Кусочек счастья

Даже в тяжёлой работе случаются светлые стороны. Есть и приятные открытия. И каждому, у кого не зачерствела душа, они непременно откроются. Ты почувствуешь, что посмотреть надо сюда и сейчас.

Именно так, будто бы случайно, нашёлся кедрёнок. Он прятался среди кустов и травинок на ровной площадке, облюбованной под уличный стол.

Укрытие от дождя, стол и туалет — объекты стратегической важности, они строятся в первую очередь. Все великие стройки начинались не только с колышков, но и с этой незамысловатой «инфраструктуры». Поэтому навес от дождя уже имеется, его поставили в первые дни. Объект №3 замышлялся пока архитектурно, но фактически был в кустах. А вот стол мы сейчас соорудим. Большой и крепкий, на несколько персон, умеющих не только хорошо закусить, но и кое-что ещё при случае. А случай, конечно, представится — проверено.

Расчистил от кустов квадрат земли и стою, смотрю под ноги. Соображаю, как быть дальше, куда стол вкопать.

Соображения, конечно, увлекательные, но приходится их прервать, потому что рядом со своим сапогом вижу нежное создание — зелёный росток в коричневой шапчонке, небрежно накинутой на макушку. А ты кто такой будешь? Из какой деревни удалец? Пригнулся ниже, чтобы поглазеть на росток.

Это оказался новорождённый кедр, примерно двух-трёх недель от роду. Как цыплёнок из яйца, он недавно выклюнулся из орешка и теперь удивлённо смотрит на мир, в котором предстоит жить. Не успел даже скинуть скорлупу с «головы». Вот так чудо! Впервые вижу такой маленький кедр. Бросив лопату, опускаюсь на колени, улыбаюсь и трогаю пальцем лесного младенца. Его головка при этом качается, но шапчонка держится, не падает.

Откуда оно взялось, это чудо? Пробую представить.

Родитель не скрывается в бегах, вот он — стоит неподалёку. Да ему и не спрятаться здесь даже при желании, поскольку он самый большой из всех больших деревьев. Богатырь! Старый развесистый кедр возвышается над лесом. Ему отсюда всех хорошо видно, и он стоит, как пожилой, но крепкий отец, широко расставив могучие лапы, готовый всех обнять и защитить.

Шишки, рождённые великаном, получили разные судьбы. Большинство их стало добычей кедровок, белок, бурундуков, мышек-норушек. Спрятанные в твёрдой оболочке, ядрышки ореха, вкусные и очень питательные, идут нарасхват среди жителей тайги. Никто не пройдёт мимо. Всякий позарится, кто сможет разгрызть или дырку пробить в скорлупе. Даже медведь остановится, похрустит. Золотой осенней порой, в сентябре, когда созревает орех, в далёких глухих кедрачах часто встречаются медвежьи «колбасы», из которых выглядывает дроблёная белая оболочка. Подобрав упавшую шишку, мишка сильно не церемонится — ест всё без разбору, перемалывает шишки чуть ли не целиком. Авось, да что-нибудь на пользу пойдёт.

Природа, однако, устроена мудро. Не все орешки оседают в желудках зверей и птиц. Кое-что остаётся на продолжение кедровой жизни.

Белки и бурундуки, насытившись, устраивают «заначки» по всему лесу — под валёжником, в сухой подстилке возле сосен и кедров, под корнями деревьев. Зверушки знают, что прятать надо часто и в разных местах, без особой надежды найти припрятанное. Вполне может такое случиться: придёт хозяин, откроет кладовую, а там нет ничего. Откровенный грабёж.

Дело в том, что по демократическим законам тайги, где медведь прокурор, здесь действует простое правило, единое для всех, независимо от занимаемой должности. Правило такое: кто нашёл, тот и съел.

Если белка прячет чаще, но по горстке, то бурундук не таков. У него замашки прямо-таки кулацкие, с сибирским размахом. Запасать — так запасать! Специалисты рассказывают, что ореха в бурундучьих хранилищах бывает по полкилограмма и больше. Можно помечтать — вот бы найти такой клад!

Ладно, признаюсь. Находил прошлогодние хранилища. И не однажды. Правда, найденные «заначки» были куда скромнее — от силы 150 грамм, что-то около стакана. И вкус, увы, оставляет желать лучшего. Прогорклый, не первой свежести. Пролежал, видать, всю зиму, весной отсырел от снега.

Кроме того, бывают брошенные, недогрызанные шишки, по каким-то причинам оставленные на земле. Как и в нашей жизни, у них, животных и птиц, тоже всякое случается — спугнули, отвлекли, другие соблазны появились.

Падая с дерева, шишка может закатиться под колоду, зарыться в мох и там, незамеченной, навсегда остаться.

Уцелевшие от зубов, семена доживают до весны, и тогда начинается самое интересное. А что может быть интереснее, увлекательнее и загадочнее, чем продолжение жизни? Чего не знаю, того не знаю. Развожу руками.

Итак, каждый занят серьёзным делом. Солнце пригревает, снег тает, земля просыпается, дышит теплом. Не менее серьёзные события, никому не видные, разворачиваются под коричневой скорлупой. Зарождается новая жизнь! Ей уже тесно здесь, взаперти, она рвётся на волю. И вырвется, конечно, — всё предусмотрено! Так оно и случилось — скорлупка треснула.

Белый буравчик, показавшийся из трещины, — будущий корень кедра. Он потом разойдётся на множество толстых корней и тончайших корешков, пьющих земные соки, удерживающих дерево от падения.

Но это будет ещё не скоро.

А пока буравчик на ощупь находит землю, вворачивается, пьёт из неё энергию жизни. Энергии хватит на всё и на всех. Сила её такова, что за считанные дни маленькое зёрнышко превращается в красивый зелёный росток. Он пока ещё мал, ростом чуть больше спички, но всё впереди! Пройдут годы, и он догонит всех в росте, перегонит, станет большим и сильным, как его папа кедр.

Человек, стоящий на коленях перед чудом природы, решает оставить росток на этом месте. Пусть живёт. А стол можно подальше перенести. Витя поддерживает доброе дело и показывает на полоску взрыхлённой земли, протянувшуюся всего в полуметре от малыша в шапчонке.

— Смотри. Видишь след? Это мы с тобой бревно верёвками тащили, совсем рядом. Как мы его не смахнули?!

— Да-а… И сапогами могли затоптать, и брёвна волочили, а он как-то уцелел после всего. Судьба, наверное?

— Конечно, судьба. А потом подрастёт, стол под ним поставим, будем чай с брусникой пить и вспоминать, какой он был маленький.

— Если доживём.

— Доживём! Надо дожить.

На том и порешили. Вокруг кедрёнка хозяин соорудил загородку и рядом вбил крепкий кол, чтоб заметней было.

Теперь, приезжая на участок, каждый раз подхожу к загородке, чтобы взглянуть на питомца — как он здесь? Намного ли подрос? Сбросил шапочку? Знаю, что все эти вопросы посыплются на меня, как только вернусь домой и переступлю порог квартиры — там тоже все следят за каждым шагом малыша.

Было волнующее ожидание — сумеет ли распрямиться слегка изогнутый росток? Затем радость — выпрямился! Потом другая новость: тесно прижатые друг к другу, собранные в пучок хвоинки хотят освободиться от удерживающей их скорлупы-шапочки. Сбросить её не могут, топорщатся в стороны.

И наконец вот она, свобода! В очередной приезд видим кедрёнка, готового к самостоятельной жизни. Сбросил уже ненужную «шапку», половинку скорлупы, а сам расцвёл как цветок — распушился хвоинками во все стороны света.

Все эти наблюдения так увлекли нас и наших домашних, что мы, взрослые, радовались, как дети. Ну а сами дети были рады ещё больше.

Наверняка он жил где-то в этом месте, был его хозяином, и потому сразу пришёл познакомиться. Симпатичный весёлый бурундучок часто мелькал в поле видимости и при этом много говорил. Словоохотливость вообще отличает этих зверушек от других. Только попадись им на глаза — и сразу польются непонятные восклицания.

Говорил он в основном свистом, а с этим языком у нас проблемы. Как, впрочем, и со многими другими.

Большая часть вопросов у него, скорее всего, была традиционной. Кто такие и зачем пришли? Какие неприятности от вас ждать? Но вполне возможно, что он предлагал дружить и рассчитывал на понимание.

Лучший способ понравиться, когда не знаешь языка, — понимающе улыбаться и согласно кивать головой. Люди Востока отлично этим пользуются.

Но были дела и поважнее. Что бурундук, если вокруг рушатся деревья. Везде, куда ни глянь, пылают костры и творится что-то похожее на конец света. А надо ещё съездить домой, вернуться, сделать то и это, пятое и десятое. Время летело с космической прытью, ничуть не интересуясь, успевают ли люди за ним.

Разве уследишь за какой-то примелькавшейся зверушкой, если забываешь поесть, даже число — спроси тебя, какое сегодня? — не помнишь.

Шустрый соседушка заявил о себе сам. Не дожидаясь приглашения, однажды залез в рюкзак с продуктами и, судя по всему, остался доволен. Зачастил с визитами.

Как и большинство из нас, бурундуки любят хорошо поесть. Едят до безобразия много, но не толстеют и даже не подозревают, как бывает полезна диета. Весь световой день они отдаются этому приятному и увлекательному занятию. И правильно. Зачем себя ограничивать, если в тайге на каждом шагу всякие вкусности. Здесь тебе и грибы, и ягоды всякие, орешки, корешки съедобные. Знай наворачивай да про запас не забывай. Лето пролетит, осень промелькнёт, а зима нагрянет. Она здесь не европейская, настоящая — быстро хвост прижмёт.

Но, как любят выражаться люди, случились форс-мажорные обстоятельства.

Лес заполнился крупными двуногими. От них некуда деться, того и гляди — затопчут. Кругом их огромные сапоги, топоры и лопаты. Они громко кричат, стучат, валят деревья. После них остаётся выжженная земля. И что теперь есть?

Интересно, а где они сами берут еду? Как она выглядит? Наверное, что-то очень питательное едят, если вырастают до таких размеров. Надо проверить.

Когда мы стучали, жгли большие костры, он куда-то уходил, отсиживался или промышлял на других участках, где никого нет. Но в часы затишья заглядывал к нам, где раньше было его жилище.

Газеты, лежащие прямо на земле, какое-то время заменяли нам стол. После обеда здесь что-то обычно оставалось.

Однажды мы стояли в стороне от «стола», говорили о своём, и в этот момент появился зверёк. Свистнув вместо приветствия, он пробежал мимо нас, поводил носом и сразу направился к газетам, словно любитель новостей.

Мы замерли. Что он будет делать?

Как и предвиделось, кружки с недопитым чаем его не заинтересовали. А зря, между прочим. Чай у нас хороший, плохого не держим. Фирменный — в меру крепкий, заваренный, помимо индийского чая, листьями чёрной смородины. Мог и попробовать, до ручья далеко. Не понимает благородных напитков.

Зато в хлебных крошках понимает. А что тут непонятного? Бери да ешь. Никуда не надо бежать, лезть на деревья, рыться в земле — теперь это лишнее. Кто первый нашёл, тот и съел. Просто и понятно.

А самое главное — ничто человеческое бурундукам не чуждо.

Сноровисто, ловко, как с хорошо знакомым делом, управился с крошками, закидал их в рот. Затем повёл носом и обнаружил Эверест. Полбулки хлеба — чем не Эверест для маленького бурундучка? Гора, целиком сложенная из вкусных крошек! Но что с ней делать? Ни съесть, ни унести… Люди в таких случаях говорят: «Бери, пока дают». Они ведь неглупые, знают что говорят. Вопрос только в том, что дают слишком много. Никогда такого не случалось в его полосатой жизни.

Воровато оглядываясь на хозяев хлеба, полосатый нахлебник отщипывал от большого куска и набивал за обе щеки. Запас карман не тянет!

Теперь знаем, куда исчезают куски хлеба и печенья с нашего стола. Догадываемся, чьи острые зубки прогрызли пакеты с крупой и вермишелью. Но известно и другое — надо простить бурундучку его мелкие шалости, он не виноват. Люди должны признать, что своим появлением лишили обитателей леса крова, питания и, возможно, будущего. Но не будем каяться постоянно, это перебор. Лучше поделимся излишками продуктов — у нас не убудет. Добывать свой хлеб нам куда проще, чем бурундукам.

Жизнь, однако, продолжается. Лесная живность, в большинстве своём, здесь не задержится. Сумеет перебраться в тайгу, подальше за пределы дачного поселения. А пока выход у нас один — уживаться. Что ж, попробуем жить вместе. Может быть, это получится лучше, чем с себе равными.

Как-то раз полосатый посетитель заставил нас посмеяться.

Сижу, вожусь с очередным корнем и не слышу, как сзади подошёл Витя. Тронул меня за плечо и сразу приложил к губам палец — молчи! Показывает туда, где мы недавно обедали и чаёвничали.

Оборачиваюсь и вижу, что на газетной «скатерти» стоят две наших кружки, но почему-то нет банки из-под майонеза. А она была, помню.

Банку замечаю далеко в стороне. Укатилась. Да нет же, не сама укатилась! Банку привёл в движение маленький «двигатель», и он целиком находится внутри. Снаружи только половинка пушистого хвоста слегка подрагивает. Французский соус понравился нашему полосатому приятелю. Майонез тогда был редкостью, и мы сами ели его с удовольствием. В те времена он вырабатывался из настоящих природных продуктов, был не «химический» и действительно вкусный.

Что ж, вкусно, никто не спорит. Но технику безопасности пока не отменяли. Надо вылезть из банки и осмотреться.

Пятясь задом, выбрался наружу, покосился на нас, а нам стоило немалых сил удержаться от взрыва хохота. Вся полосатая рожица в белом соусе, блестит на солнышке, одни глаза остались чёрными, даже ушки вымазал в майонезе — вот каков красавчик! Этаких мы ещё не встречали.

Так и вычистил банку. Не забывая при этом выглядывать и проверять наши намерения. Ведь коварны, ох, как коварны двуногие! Вот подкрадутся незаметно и захлопнут крышку. Запросто.

Рассказываю, а вот спросить не догадался, все ли знают, что это за зверь — бурундук? Многие ли видели живого бурундука? Наверное, нет.

Зверь совсем не опасный, потому что никакой это не зверь, но маленькая зверушка, примерно вдвое меньше белки. Чуть-чуть схожа с ней тем, что тоже имеет большой пушистый хвост и такую же добродушную мордочку с выразительными глазами. Очень милые, симпатичные создания, и не стоит туристам «чайникам» обижаться на них за горстку позаимствованной из рюкзака крупы.

Шубейка у зверушки красивая, даже фасонистая — любому понравится. Тёмные полоски на рыжем, желтоватом фоне тянутся повдоль от усов, через голову и спинку до кончика хвоста. Очень изящно смотрится.

Как настоящий таёжник, бурундук знает, что такое сибирская зима, и потому основательно готовится к ней. Сушит ягоды, грибы, травы, корешки и разносит их по складам, устроенным в укромных местах — в корнях деревьев, под валёжником, в расселинах между камней. Охрану к каждому складу не поставишь, а нравы у лесного народа, как у некоторых людей: если плохо лежит, то… Сами понимаете. Запасливый хозяин готов и к этому, у него несколько складов в разных местах. Хоть что-то да всё равно останется. Теория вероятности работает и здесь.

Бурундучок, забегавший к нам перекусить, наверняка тоже готовился к зиме. Разносил в разные стороны добычу, прятал про запас.

Последняя наша встреча запомнилась навсегда.

В этот раз работал один. После обеда сижу на бревне, отдыхаю. Кружка с чаем рядом, в руке держу кусок хлеба. Наш маленький приятель, вижу, уже здесь, учуял угощение. Подбежал ближе, что-то лопочет. Ясно без перевода — поделиться хлебом предлагает. Что ж, это можно.

Бросаю кусочки, наблюдаю, как уписывается угощение за обе щеки. Маленькие щёчки раздуваются, можно уносить добро в склад.

Но всё это уже было, а хочется чего-то новенького. Добавим выдумки в нашу игру. Она станет разнообразней и веселей, а мы познакомимся поближе. И вот возникает проблема. Явившись в очередной раз, полосатик не обнаруживает хлеба на прежнем месте. Теперь весь кусок зажат в моей руке. Придётся подойти вплотную, только тогда можно отщипнуть. А это дело опасное. Рискнуть что ли? «И хочется, и колется, и мама не даёт», как люди говорят. Нет, пожалуй, не стоит. Осторожней надо с этим хлебодержателем.

Полосатик отступил, но стоит в сомнениях. Не знает, как поступить. А я изображаю окаменевшего раздатчика хлеба и, похоже, делаю успехи.

Сделав несколько кругов, зверёк возвращается. Передумал. И правильно сделал — хлеб по тайге не валяется. Подбежал на расстояние вытянутой руки и встал на задние лапки «столбиком», сделался похожим на человечка.

Крошечный «человечек» стоит по стойке «смирно», не шелохнётся. Смотрит строго, как командующий армией. И что теперь? Вскочить, отдать честь? Нет, лучше улыбнуться. А ещё лучше воздержаться. Малейшее движение, даже добрая улыбка — всё это только отпугнёт зверушку.

Решился! В два прыжка подскочил к руке, отщипывает хлеб. Снова заполняет защёчные мешочки, не забывая поглядывать на меня.

Мешочки заполнены, можно убегать. Но в полосатой головёнке возникла идея. Чрезвычайно интересная! А что, если попробовать сойтись поближе с этим хлебодержателем? Очень полезный человек, всегда пригодится. Где ещё найдёшь такое знакомство? Весь лесной народ завидовать будет.

Запрыгнул на руку! Так внезапно, что я невольно вздрогнул, а рука качнулась. Но он не испугался — сделал несколько шажков вверх и замер на запястье. Снова смотрит в глаза. Но теперь его взгляд не кажется строгим. Он скорее внимательный. С вечным вопросом всех зверей ко всем людям. Доверять или не доверять? Вопрос, увы, безответный. Мы такие разные…

Храбрый бурундучок продолжает восхождение по моей руке. Острыми коготками цепляется за обнажённую кожу (день жаркий, сижу без майки), поднимается вверх. Вот уж до локтя дошёл, ещё выше… Щекотно, не могу дальше терпеть — и расползается улыбка до ушей.

Это последняя точка. Коротко пискнув, зверёк мгновенно исчез.

А мне потом долго вспоминался его внимательный, неотступный взгляд. Он будто чувствовал, что видимся в последний раз.

Надо напомнить, что «островом Свободы» в те времена советские газеты величали известный остров Куба. Было время, когда там тоже «победила революция», как у нас, и решили строить социализм под носом у Америки. Нетрудно догадаться, с чьей помощью оно строилось и чем кончилось.

Упоминалось уже, что обрезки досок и кирпичи были подобраны на свалке. А где ещё взять, если не там? Ну, разве что на стройке украсть, что частенько и делалось. Не удивляйтесь, современники, но в те времена раздобыть стройматериал легально было практически нельзя. Не продавалось такое.

Справедливости ради надо сказать, что имелась возможность «выписать» на стройках, но процедура настолько сложная, что нет смысла рассказывать.

Выглядело нелепо: людям дали по куску земли, разрешили строить домики, а как, из чего строить? Каждый выкручивался, как мог.

 

…

 

Ходил устойчивый слух, что всеми делами на свалке заправляют бичи. Они и живут там. Те самые люди, кого сегодня называют бомжами. В те времена такого слова ещё не было, но само бродяжничество, разумеется, было, хотя не упоминалось в газетах. Оно считалось временным явлением, чуждым для советского человека. Милиция обязана была бороться, отлавливать бродяг. Она и боролась по мере возможности, но чаще ей было не до того. Все силы уходили на то, чтобы найти и задержать настоящих преступников. На бичей смотрели сквозь пальцы. Отлавливали, когда что-то натворят или попадутся под горячую руку.

 

…

 

И приехал — ох, приехал искатель стройматериалов в это запашистое местечко и оторопел — такого он никогда не видел, даже представить не мог. То был не остров, но огромный котлован, откуда когда-то брали камень для отсыпки дороги. Теперь он весь заполнен, превращён в невообразимое скопище хлама, сопровождающего человеческое бытиё. Увидеть такое можно лишь в воспалённом воображении.

Горами и кучами громоздилось вокруг всякое добро, вываленное из машин. Добро ждало часа, когда придёт бульдозер и отутюжит всё это в ровную площадку, приготовит место для грядущих гор и куч мусора.

И вдруг замечаю… О, боже, что за наваждение? Кучи шевелятся, как живые. Присмотревшись получше, вижу, что процессом оживления заправляют самые обычные крысы. Многотысячные армии крыс, снующих сверху вниз, вдоль и поперёк, спорящих за добычу. Спорить приходится — победитель получает подпорченную луковицу или мятый капустный лист, что в данном случае ценится, должно быть, выше, чем венок лавровых листьев.

Людей нигде не видно, но пару раз издали слышалось что-то похожее на голоса. Скорее всего, мой визит на свалку замечен, жители «острова свободы» наблюдают за человеком из другого мира и строят догадки — кто таков и зачем прибыл в их владения? Что ж, нормальная реакция. Точно так разглядывают лесные обитатели незнакомца, появившегося за деревьями.

Интересно, как они уживаются с этими серыми тварями неброской наружности? Спорят с ними за картошку или за капустный лист?

Твари, между прочим, нахальные и бесстрашные. В этом качестве могут даже потягаться с некоторыми… Сначала они разбегались при моём появлении, но стоило остановиться возле разбитого ящика, как усатые морды сразу возникли возле сапог. Не боятся, потому что их много. Эти, кажется, и слона живьём сожрут, если скопом набросятся. Сколько их тут — миллион или больше?

Задерживаться здесь не хочется. Для первого знакомства вполне достаточно. Как-то неуютно, если можно так выразиться. Вдали что-то горит, оттуда тянет удушливым дымом. И пахнет, будто тебя закрыли в мусорном баке.

Короткое, но совсем не бесполезное знакомство, надо заметить. Кроме крыс, есть тут много чего другого. Вот, к примеру, битое стекло блестит — из него можно вырезать две четвертинки для окна. Кирпичи валяются, доска торчит… А вот обрезок стальной трубы лучше сейчас прихватить, пока лежит. Потом не найдёшь.

 

…

 

— Здорово, земеля.

Невольно вздрогнув, оглядываюсь. Из-за груды шкафчиков смотрит бич — «бывший интеллигентный человек» (а вообще словечко вброшено в обиход английскими моряками много лет назад и означает совсем другое). Подобие улыбки пробежало по тёмной морщинистой коже, густо покрытой седеющей щетиной.

— А ты не боись, не кусаюсь. Чо ищешь, кого потерял?

Живого бича впервые вижу так близко. В городе видел, но там они чужаки, на глаза не лезут. Здесь он хозяин «дома», а это другой статус. Среднего роста, сутулый, разлапистый, похож на большого клеща. Голова покрыта тёмным и тоже седеющим волосом, давно забывшим расчёску. Худое, скуластое лицо, глубокий шрам на правой щеке. Продавленный нос, мутно-красные глаза. Одет, разумеется, не в белый смокинг. Старый армейский бушлат с торчащими клочками ваты, рваные лыжные штаны, сапоги — всё то, что без труда можно найти на свалке.

Стоит ли знакомиться людям из разных миров? У меня, признаться, этот вопрос не возникал. Все миры интересны. Не потрогаешь — не узнаешь. Пусть разные взгляды на жизнь, проблемы тоже разные. Но интересы могут быть общими. Вопрос адресован мне, отвечаю честно.

— Доска нужна. Сороковка. Можно короткие обрезки.

— Сколь тебе?

— С десяток бы… Можно и больше.

— Гони рупь. Да не один.

— А сколько?

Продавец мучительно соображает и с надеждой спрашивает:

— Трёшник у тебя есть?

— Он, может быть, и есть. А доски-то где?

— Ишь ты, быстрый какой! Так я тебе и показал, где они лежат. Принесём, не боись. Только ты трёшник-то покажь сначала. Есть он?

Достаю три рубля, показываю и прячу назад.

— Ладно. Щас. Ты уходи к машине.

Ушёл. Стою. Жду, на часы смотрю — обманул что ли? Долго.

Минут через пятнадцать за грудами мусора послышались голоса. Говоривший со мной «земеля» с товарищем по свободе несли на плечах доски. Грохнули ношу передо мной и сразу вопрос, как выстрел.

— Трёшник где?

— Погоди. Сколько здесь?

— Тринадцать. Лишка тебе даём.

Улыбаюсь, осматриваю принесённый «лишок» и вижу, что меня это устроит. Доски, правда, разной ширины, грязные и все в гвоздях, сухие и сырые, но это мелочи. Гвозди вытащу и выпрямлю — их много не бывает и в продаже не найдёшь. Распилю по размеру, отстрогаю ручным рубанком («электрики» ещё не было), и часть пола будет готова, можно плясать.

…

Персонаж, умеющий если не всё, то почти всё, за малым исключением, жил не в небесах, а в нашем Усть-Илиме, ходил по тем же улицам и звался Валерой Глинским. Доступен был даже простым людям.

Жил он в том же общежитии, где замышлялся музей трудовой славы. Здесь он числился сантехником, электриком, столяром и кем-то ещё. Занимал комнатушку десятиметровку на первом этаже, которая напоминала мини-цех по производству машин. Каких машин? А всяких, какие мы сможем вспомнить, — легковых, швейных, летательных, подводных, радиоуправляемых и каких угодно. Во всяком случае отдельные детали от них здесь вполне можно было обнаружить. Новичок, впервые это увидевший, мог лишиться дара речи.

Основная часть жилой площади принадлежала железу. Им были заняты оба верстака, протянувшихся вдоль стен, оно громоздилось на полу, оставляя лишь небольшой проход к столу.

Стол стоял под окном, и на нём размещались высшие чины железного сословия — измерительные приборы и инструменты, редкие подшипники и особо ценные детали. В центре стола господствовал полуразобранный радиоприёмник с торчащим из него паяльником. Стол полностью заставлен, вакантные места не просматриваются нигде. Железной мелочи не хватило здесь места, и она вылезла на подоконник.

Где размещался сам хозяин — этот вопрос оставался невыясненным, пока взгляд не падал под ноги, где был низкий топчан, похожий на удлинённое водительское сиденье и потому не бросавшийся в глаза.

Местом для приёма пищи, скорее всего, служила табуретка, задвинутая под стол. На ней лежала промасленная газета, заменявшая, должно быть, скатерть. На газете чернела сковорода с недоеденной картошкой, черствел хлебный огрызок, рядом виднелась банка из-под рыбных консервов со вставленным туда окурком. Сам Валера курением не увлекался, окурок оставлен кем-то из гостей.

Гости толклись здесь беспрерывно и едва ли не круглосуточно. Одни вставали, уходили, но в дверях уже стояли другие.

Безотказный Валера мог починить и обувь, и дверной замок, и мудрёный механизм. Отовсюду сюда стекались сломанные электроутюги, бинокли, плитки, дрели, фотоаппараты, радиоприёмники, часы, швейные машинки и всё прочее, что сложнее кувалды. Слушая сокрушённого владельца, с надеждой смотревшего на мастера, Глинский заканчивал разговор любимой фразой:

— Глаза боятся, а руки делают.

Судьбе было угодно, чтобы этот удивительный человек, обладатель золотых рук, оказался в одношаговой доступности от меня — сразу за стенкой музейной комнаты. В годы тотального дефицита такое соседство расценивалось как счастливый подарок судьбы. Надо быть круглым идиотом, чтобы пройти мимо подарка и не заметить сияющей улыбки на лице Фортуны.

Угодить в список идиотов без соответствующей подготовки не хотелось. Нужные усилия были предприняты, и последний участок на нашей улице стал собственностью Валеры. Нужный человек должен быть в нужном месте!

Апрельским погожим деньком несчастный наш «Запорожец» снова трещит от перегрузки. Глинский, Витя и я сидим на сиденьях, всё остальное пространство в салоне и на крыше занято вещами. Топоры, кувалды, пилы, ящик гвоздей, железная печь с трубой и два десятка листов многослойной фанеры.

…

Наше первое знакомство произошло в момент, когда мне меньше всего хотелось бы познакомиться с кем-либо.

Ситуация складывалась прямо-таки унизительная. Мой автомобиль стоял на асфальте, а я, его владелец и командир, лежал под ним на том же асфальте, глотал пыль, сыплющуюся с грязного днища. Лежу и тупо смотрю на облепленную глиной переднюю подвеску «Запорожца». Пытаюсь вычислить — где и что в ней звякает при езде. В исправной машине ничего не должно звякать — до этого места я домыслил без большого труда, а вот дальше почему-то не идёт.

Раздаются, слышу, шаги по асфальту. Остановились рядом. Поворачиваю голову и в метре от лица вижу подошвы огромных внедорожников, тоже чем-то облепленных. Ласковый голос льётся сверху.

— И что же ты, соколик, там нашёл?

Это, судя по всему, ко мне. Отвечаю, как есть.

— Только ищу, пока не нашёл.

Узнав, в чём дело, таинственный незнакомец велел вылезать, доставать домкрат. Уже через считанные минуты он показывал износившийся латунный вкладыш и наставительно выговаривал:

— Этот аппарат, — он кивнул на машину, — предназначен для езды по дорогам. Но ездит, вижу, по горам да по лесам. Пробег с гулькин …, а вся подвеска уже брякает, царапины кругом. Вкладыши истёрлись.

Что тут ответишь? Мне уже многие говорили про эти вкладыши. Говорили часто и в виде неприятностей, которые не хотелось слушать.

Быстро выходят из строя при езде по плохим дорогам. Но это только полбеды, потому что понятно и объяснимо. И много ли пользы от того, что мы проклинаем свои дороги? Лучше они всё равно не станут, хоть поноси их последними словами. Просто надо заниматься ими, а не болтовнёй. Прокладывать к жилью, которое хиреет без дорог по всей стране. Строить, ремонтировать… Но сначала самих себя отремонтировать, что будет уже посложнее.

Серьёзная беда (и окончательная!) заключалась в том, что ни купить, ни раздобыть их было невозможно. Дефицит. И самому не сделать. Вкладыш представлял латунную полусферу — что-то похожее на половинку апельсина с выеденной мякотью. Такое даже на станке не выточишь. Хоть застрелись.

Всё вместе взятое наводило на тоску. А ещё сказанное мне поучение звучало несколько обидно. И тогда в ответ я слегка огрызнулся.

— А ты иностранец что ли? Где ты видел хорошие дороги? Говорить мы все мастера. А вот сделать… Ты бы лучше сказал, где найти эти вкладыши?

— Искать о…ешь. Проще сделать.

— Проще сказать.

— И сделать можно. Шевельнуть мозгой, потом руками.

— Это слова. А вот ты, конкретно, сможешь?

— Запросто. Как два пальца… Кому-то делал, не помню — кому.

— Так чего мы стоим? Я в долгу не останусь.

Здесь-то и выяснилось, что передо мной стоит великий человечище, знаток и умелец всяких дел Валера Глинский, он же по совместительству сантехник в общежитии. И живёт за стенкой от музея «трудового Славы» (так называли музей друзья). Он привёл лихого наездника к себе и усадил на топчан.

Затем сантехник показал, как делаются чудеса.

Из железного хлама выудил латунную пластинку, повертел в руках и сказал магическое слово «сойдёт». Отыскал кусок рельса с отверстием и стальной шар из разбитого подшипника. Уложив пластинку на отверстие, он пристроил шар в центре и стал постукивать по нему молотком.

Под шариком показалась вмятина. Податливая латунь стала проседать в углубление, постепенно превращаясь в полусферу.

— Уже похоже, — осторожно замечаю.

— А куда она, бляха, от нас денется?

Мастер обрезал края, снял напильником заусенцы и довёл вкладыш до блеска обычной шлифовальной шкуркой. Скоро в моей руке появилась новенькая, ещё тёплая от работы деталь, ничем не отличавшаяся от заводской. Обалдело смотрю на неё и не верю своим глазам — неужели так просто делаются нужные вещи, на поиски которых тратятся дни и недели?

…

Был в его судьбе и такой зигзаг — предложили работу в школе, учителем автодела. Он и с этой задачей справился блестяще. Мальчишки ходили за ним толпами, готовы были спать в обнимку с рулевым колосом, зубрили математику и физику, чтобы заслужить одобрение известного мастера. Автодело у них неожиданно выдвинулось вперёд других предметов.

В далёкие годы, когда мы ещё не слышали об авторалли «Формула-1», в далёком от Европы сибирском городе стали появляться картинги — миниатюрные гоночные машины, собранные из старых мотоциклов и бросовой техники. И собирали их вместе с Валерой обычные мальчишки, усть-илимские школьники. Забыв об уличных соблазнах и многом другом, они увлечённо копались в моторах и карбюраторах, спорили о тормозах и подвесках. Пройдут годы, мальчишки вырастут в инженеров, техников, механиков и просто надёжных, не боящихся работы мужчин.

Как оно часто случается, ребятишки во всём старались подражать своему кумиру. Оно бы и ладно, ничего дурного в том нет. Если бы… Да, если бы не любил Валера похулиганить с великим русским языком.

Успешных людей быстро замечают, и это не всегда им на пользу. Однажды кто-то куда-то «капнул», нагрянула проверка, тут и выяснилось, что преподаватель не имеет нужных бумажек и всего лишь самоучка. С золотыми руками и золотой душой, но без бумажки. А ещё язык… Тоже золотой, но с примесями. Кто-то решил, что великоват процент примесей.

Мастера съели. Что-что, а поесть мы умеем.

Таков один из тех, кого мы называем дачниками. Многое знающий и умеющий, языком и инструментом владеющий, добрый и совершенно бескорыстный Валерий Иванович Глинский.

Ножи из высокопрочной стали, «бриткие» топоры и топорики, ладно сидящие в руке, многие другие вещи, сделанные Валерой, до сих пор, наверное, служат или хранятся у разных людей. Он делал их просто так, потому что не мог сидеть без дела, а затем дарил друзьям и знакомым, ничего не спрашивая взамен. Много ли таких умельцев найдётся сегодня?

Глинский — человек из нашего прошлого. Уже не требуются такие в обществе потребления, где мы сегодня пребываем. Но тогда спросим самих себя — нужно ли нам такое общество, где большинство людей жуёт, а более активное меньшинство их развлекает? Не хотелось бы в это верить.

…

Исходя из этого, вернёмся поскорее в нашу самодельную тепличку. Здесь уже прогрелась земля-матушка, всегда готовая рождать и радовать, кормить. Земля, слава Богу, пока ещё традиционна.

Родители и дети постарались, к осени вырастили, что хотели. К следующей осени тоже вырастили. Но это был всё тот же дежурный набор, обязательный для дачника, — помидоры, огурцы и перцы. Слишком привычно, скучновато… Как-то поприелось. Откуда взялся новаторский зуд? Да вот взялся и не даёт покоя. Хочется чего-нибудь эдакого, выходящего за рамки привычного. Пусть не бананы, не кокосы, но… Вот у них, которые в тюбетейках, к примеру, арбузы растут на жарких бахчах. А если у нас попробовать? На вечной мерзлоте?!

Жара и мерзлота в наших местах действительно жили по соседству. На открытой земле мерзлота пряталась глубоко вниз.

Даёшь эксперимент!

Арбузные семечки нам прислали в конверте, по почте из Алтайского края. В те времена дачники часто обменивались семенами или получали их за деньги по переводу. Надо заметить при этом, что огородники не обманывали и не хитрили. Сам часто получал семена, об обмане не слышал. Честность уважали.

Семечки сначала проросли в городской квартире, на подоконнике, а потом вместе с помидорами арбузные ростки проделали не далёкое, но весьма тряское путешествие на автомобиле «Запорожец» и прибыли в «Жарок». Необычные всходы появились в теплице в рискованное время — в последних числах мая, когда ещё цвела, отцветала черёмуха. В это не скучное для дачников времечко не только заморозки, но даже снежная крупа могла свалиться с неба в любой день. Но камень покатился с горки — попробуй останови.

Хозяин подсуетился, ему это по статусу положено. Из кусков жести, добытой на свалке, сделал трубы-воздуховоды, проложил их вдоль стеклянных стен. Потом появилась печурка, где в холодные ночи тлели сырые дрова.

Когда отцвели длинные плети, подвешенные кверху, из каждой розетки стали выглядывать глянцевые шарики. Они быстро наливались, разбухали с каждым днём, потому что под стеклянной крышей солнце жарило, как в Африке. Воды тоже хватало. Заботливые опекуны, то есть мы с Катей, ничего не жалели для смелых новосёлов из семейства бахчевых. Эксперимент набирал обороты.

Яна, Инна и Оля тоже зачастили в теплицу. Наши смышлёные детки быстро смекнули, что на грядущем арбузном пиру они будут не последними.

Ещё далеко до пира, но в дружной маленькой компании, похоже, начинаются корпоративные споры за раздел собственности.

— Чур, большой будет мой! — слышится голос из теплицы.

— Нет, мой-мой-мой! — возражает другой претендент.

Иногда в теплицу заглядывал Мяус. Но вряд ли ему хотелось арбузов. Кроме того, здесь было слишком жарко в меховой шубке, которую даже летом не снять. Просто ему хотелось напомнить, что такой красивый кот, как он, более достоин общего внимания, нежели какой-то там безвкусный овощ. Или фрукт.

Узнали о новинке соседи, потом соседи соседей. К нам стали приходить, как в краеведческий музей на экскурсии. Краеведы приходили целыми семьями, включая любознательных собачонок, весьма раздражающих Мяуса своей суетливостью. А он, между прочим, больше всего на свете не выносил суеты. Всем хотелось поглазеть на экзотические плоды. Пощупать хотелось, ногтем оставить полоску, отведать — тоже. Поступали деликатные предложения.

— На вкус бы попробовать…

— Как-нибудь попробуем, — уклончиво отвечали хозяева, сияющие от скромности. — Пусть ещё повисят маленько, дозреют. Успеется.

Как ни уклонялся день дегустации, а всё-таки пришёл. И, надо признаться, немало удивил дегустаторов.

Алтай, что ни говори, не Ташкент. Арбузики выросли маленькие. Внешне похожие на настоящие — круглые, слегка вытянутые, тёмно-зелёные. Дети называли их «бомбочками». Они свешивались со стеблей, просились в руку и размерами были похожи на большие яблоки. Слава Богу, хоть такие смогли вырасти при нашем-то укороченном лете. Только солнышко припекло, все расслабились, не успели оглянуться, а вот уже и листья желтеют, иней по утрам блестит. Что касается вкуса, то здесь тоже не питали иллюзий. Хоть бы что-то похожее, лишь бы есть можно, и на том ладно. Чуда, разумеется, не ждали.

Чудо, тем не менее, произошло. Игрушечные наши арбузики, против ожиданий, оказались удивительно вкусными, сладкими и ароматными.

Корка была тонкой, как у апельсина, поэтому сочная мякоть съедалась подчистую. Ещё бы! Ведь в те времена наши дети больше по картинкам знали арбузы. То, что выросло из алтайского семечка, вышло много лучше тех арбузов травянистого вкуса, что продаются сегодня на обочинах сибирских дорог «лицами кавказской внешности». Чудом было и то, что мы вырастили их в спартанских условиях Севера, где даже картошку непросто вырастить.

 

В список наших маленьких радостей обязательно надо записать вечерние посиделки, когда соседи собирались у костра.

Обычно они начинались сами собой, без всякой подготовки, у наших друзей Виктора и Нины. Собственно, никаких посиделок и не намечалось, а просто угасал день, темнело, Витя разводил костерок и подвешивал над ним залитый водой трёхлитровый чайный котелок. Такие приготовления никак не могли ускользнуть от внимания общественности. Наши бдительные человечки тут же обнаруживали случившееся и доносили, кому следует.

— А у дяди Вити костёл уже голит.

— Костёр, — поправляет мама педагог.

— Скажи «раритет», — требует папа.

— Лалитет, — послушно произносит чадо.

Дела, хоть они и не кончаются, но как-то поуменьшились в объёме. Грядки политы, гвоздь забит, садово-дачный инвентарь до утра отдыхает в туалете, так как других помещений не имеется. Пора и нам присесть.

— Пошли, посидим у соседей, — говорю спутнице по жизни.

— Подожди. Не могу я к людям лохматой идти. Хоть причешусь.

— А я что — не «людь»?

— Ты не в счёт.

— Идём, никто на тебя смотреть не будет.

— И ты не будешь?

— Я не в счёт, но смотреть буду. Как на икону.

— Болтун.

— Специальность такая. Журналистика.

Забора между нашими участками никогда не было. Границу переходим беспрепятственно, не предъявляя ни паспортов, ни даже квитанции за свет. Садимся у костра, каждый со своей кружкой, каждый со своими «пятью копейками», готовыми вставиться в общий разговор.

Солнце давно упряталось в свою таинственную спальню, скрытую где-то далеко за рекой Бадармой. В спальне оно, возможно, долго ворочалось, переживая увиденное на Земле за минувший день. По этой причине небо оставалось светлым, и проступившие в нём первые звёзды казались лишь мелкими блёстками, украшающими голубое полотно. Всё вокруг притихло, звёзды размножаются в угасающем небе. Едва слышно, почти не прикасаясь, присаживается на плечи ночная прохлада.

Утихли, сошли на «нет» стук, звяк и бряк, обычно живущие в большом огородно-дачном хозяйстве. Однако люди есть люди, они не могут долго молчать, если их много. А снующие всюду детки и вовсе не допустят молчания.

Разговоры водятся всякие. Аграрный сектор в центре внимания — он у нас главнее всех главных и живее всех живых. Погода тоже подвергалась всестороннему обсуждению трудящихся. Не забывалась и песня — она тогда ещё была жива и любима в народе. Бессчётные туристские песни пелись не столько горлом, сколько душой, и каждый это чувствовал. Нам хорошо!

Хорошо от того, что мы друзья и мы вместе. От того, что звёзды над головой, а костёр перед нами — греет, освещает лица. И чьё-то плечо тоже греет.

Славно и то, что наши примолкшие дети во все глаза смотрят на своих пап и мам, слушают их рассказы о больших походах по тайге, по горам, по тундре. Учатся понимать мир и жить среди людей. Они ещё не потребители бездушной электронной информации, они живые слушатели живой родной речи — впитывают, черпают полным ковшом живое общение, пока оно есть.

Но хорошее хорошо, когда оно в меру.

Как всегда, расходиться никому не хочется. Мама Катя вынуждена применить радикальное и единственно верное средство.

— Идёмте спать. Когда уляжетесь, я сказку расскажу.

Сказки у супруги получались лучше, чем у некоторых наших профессионалов. Она их мастерски плела, как кружева, на ходу сочиняя и развивая сюжет. В юности сказочница увлекалась горными лыжами, и потому её творчество походило на захватывающий дух спуск с горы — яркий, с неожиданными виражами, сменой событий и с красивым разворотом в конце.

Это нравилось детям, нравилось даже папе, давно выбывшему из числа лиц, заинтересованных в похождениях зайчиков, лисичек и плутоватых мышек.

Творчество, растущее из неведомых духовных глубин, завораживает тем, что каждый из нас обязательно на себя примерит — а смогу ли я так? Спеть, рассказать, связать, вырезать… Честный ответ обычно укладывается в короткое «нет». Потому и тянет нас к другому — посмотреть, послушать, полюбоваться.

…Горнолыжница, однако, имела свои странности. Уже в самом конце стремительного спуска, где ждали репортёры, кричали болельщики, а всё внимание было приковано к ней — вот здесь, представьте, она могла запросто заснуть. Да. Такие виражи. Ну, устала, притомилась. С кем не бывает. Особенно бывает после долгого рабочего дня. Да ещё если женщина — «жаворонок».

— А п-потом… п-пришёл … ёооожик, — с трудом говорила наша мама и засыпала на самом интересном месте.

Народ роптал и требовал продолжения. Зачем пришёл ёжик? Что у него на уме? Дети пытались тормошить рассказчицу, но ей это мало нравилось. Слышалось сонное ворчание. Чтобы спасти положение, папа пытался брать инициативу в свои руки, но образ ёжика выходил у него каким-то бледненьким. И совсем без иголок. Детки зевали и теперь уж точно понимали — пора спать.

Тем временем наш милый ёжик сладко посапывал и видел всякие сны. Про хитрых мышек и честного кота. Или наоборот. Трудно поверить, но даже маме, у которой в потайном месте бесперебойно работает моторчик (есть такое подозрение), — даже ей когда-то надо отдохнуть. Завтра новый трудовой день.