Лесной аквариум

Ещё издали заметил его и засомневался — показалось, наверное. Подхожу поближе. А ведь в самом деле он, настоящий подснежник. Пушистый и жёлтый, как цыплёнок-пуховичок. Весёлые выводки таких цыплят обычно в мае разбегаются по южным склонам сопок. Но уже вторая половина августа! Как же так? — А вот так, захотел и вылез! — смеётся озорной пуховичок. И подмигивает жёлтым лепестком.

Мне тоже весело и интересно. Ах ты, чертёнок! Как здорово всех подкузьмил! Взял и выскочил назло всем установкам и срокам. А впрочем, нет — не назло. Всем на радость расцвёл. И это никогда не поздно, всегда вовремя. Потому и вырос подснежник, а скорее, «передснежник», окружённый брусничником, — маленькое солнышко среди зелёных листьев и краснеющих ягод.

Здесь радость не в объёме собранного. Прошлогодние ягоды редки и ранимы, легко давятся в пальцах. Замучаешься собирать. Терпения в лучшем случае хватит на одну кружку, чтобы порадовать своих вкусным компотом. И заодно горсть-другую отправить в рот. Именно горсть, чтобы разом наполнилось за щеками крепким душистым соком, таким терпким и вяжущим, что в первый миг сводит скулы. Вкус… Словами его не передашь, музыкой тоже, лучшие дегустаторы руками разведут. Но в обход их мнения мы поставим высший балл.

А всё-таки радость в другом. Она в остальном, что сопутствует сбору прошлогодней брусники. В сосновом запахе первого костра. В пятнах талой земли, сплошь усеянной хвоей и почерневшими шишками. В неожиданном шорохе, с которым выпрямилась ветка, бывшая в снежном плену. В целебном воздухе, наконец, настоянном на запахе весны, полном лучистого тепла. В трепете белой берестинки, отставшей от ствола берёзы, ещё в чём-то таком, что выразить можно только взглядом…

Просто в такой день, словно после долгой болезни, расправляет крылья всё самое лучшее, самое чистое, что есть в тебе. Ощущаешь прилив свежих сил и будто заново начинаешь жить, чувствовать, как прекрасен и светел мир природы. Полной грудью дышать хочется. Жить!

Даже в марте на Севере случались крепкие холода — за тридцать. По утрам плотина Усть-Илимской ГЭС скрывалась в облаках морозного тумана, показываясь на глаза только после полудня. Приезжие люди сетуют: где-то уже подснежники цветут, а здесь даже сосульки ещё не висят. Но старожилы знают, что скоро, совсем скоро сквозь скорлупу холода проклюнутся настоящие весенние деньки, по которым так стосковались люди, птицы, звери и всё живое, что как-то живёт на этой застуженной земле.

Первым о том позаботится небо. Оно подаст знак.

Небо как бы спустится на землю, чтобы все его видели. Оно везде, куда ни посмотришь, — стоит между домами, отовсюду брызжет по глазам слепящей синевой. Как и ты, одинокий странный лыжник, оно без определённой цели бродит по тайге, хотя там ещё снегу по пояс. Лес насыщается всеми оттенками голубизны — они на стволах высоких берёз, на узком оконце в зимовье, на снегу… И даже тени от сосен кажутся голубыми. Тайга по самые макушки сопок и гольцов напиталась этим цветом, как губка.

А снег уже не желает быть скучно-белым, как зимой. Ночью ему удаётся побыть фиолетовым где-нибудь среди сугробов.

Но, если по лыжне прогуливается молодая луна, тут уж всё вокруг становится волшебно-голубым. Кажется, что голубые снежинки смеются, глядя на луну, искрятся, светятся и вспыхивают россыпью самоцветов.

Днём можно снять шапку и с головой окунуться в тепло солнечного луча. Рукавицы надеты на лыжные палки — пара тонких рук тянется к небу. Закрываю глаза, но голубизна просачивается сквозь веки, голубеет весь мир, будто видится из космоса.

Шёл человек по лесной дорожке и вид имел весьма озабоченный. И вдруг улыбнулся. Да, так и вышло. Поднял голову, увидел ветку на дереве — и озабоченность слетела, как прошлогодний лист, уступив место улыбке.

А поскольку тем человеком оказался сам рассказчик, пора признаваться, то придётся объяснить по порядку. Не скрывая деталей.

Чего их скрывать? Заботы, как у всех, их не прятать, а раздать бы всем по одной. Но раздать заботы некому, в деревне этого добра у всех хватает.

Воз забот. Самое заметное на нём — дрова, целая куча. Напилены вчера, сухие, и надо бы сложить их до дождя под навесом. Уже завтра по прогнозу придёт затяжное ненастье, надо успеть. А ещё остался не выкошенным большой лоскут травы в усадьбе. Давно бы выкосил, но барахлит, почему-то не заводится бензокоса. Немецкий «ШТИЛЬ» барахлит, скорее всего, из-за моей русской расхлябанности, а где она? В чём? Попробуй, разберись.

Шагаю быстро, стараясь не смотреть на россыпи молоденьких маслят, вылезших за ночь. На грибы времени нет.

Однако наши взоры, известно, отличаются слабой дисциплиной. Воспитываешь их, направляешь под ноги, а они норовят скользнуть куда-то в сторону или даже вверх. Вот и сейчас — выхватил взгляд молодую сосну, взбежал вверх по сучкам и запнулся.

Запнулся о ярко-красную кисть рябины, висящую на сосновой ветке. Стоп! Явный непорядок в большом лесном хозяйстве. Как она попала сюда?

Версии могут быть разные, поскольку свидетелей нет, улик не замечено. Но наиболее вероятная версия просится на поверхность.

Часом раньше по этой же дорожке прошёл другой человек. В руке он держал отличительный знак осени — ветку с покрасневшей рябиной. Время от времени он смотрел на неё, любовался. И улыбался, конечно. Уж больно хороши ягоды — крупные, налитые здоровьем и силой земли, с блескучими «зайчиками» на красной кожуре. Каждая весело блестит и будто тоже улыбается. Под стать ягодам и зелёные узорчатые листья.

Это был добрый человек. И забот у него, наверное, не меньше, чем у других, а время ограничено. Но он привык делиться с людьми всем хорошим, что у него имелось. А сейчас ему захотелось поделиться хорошим настроением. Немножко подумав, он пристроил рябиновую ветку на отдельно стоящую сосну. Здесь её заметят.

Он отошёл, оглянулся — отлично! Пышущая красным жаром гроздь видна издалека и красива, как картина. А это верный признак того, что улыбающихся лиц в этом мире прибавится.

* * *

 

Целый мешок проблем нависает над непокрытой мокрой головой. Только теперь замечаю, что моя «надстройка», генеральный штаб по выработке мыслей, умных и не очень, это важное сооружение осталось без крыши. Походная зелёная кепка безвозвратно утеряна. Зацепилась, наверное, за ветку, когда её владелец шёл, не помня себя, бодался с деревьями и прочими препятствиями. Жертва, впрочем, не такая, чтобы слёзы лить. Могло бы и похлеще стегануть.

Итак, они сыплются и в очередь не желают вставать — кричат, толкаются, и все хотят быть первыми. Это о проблемах.

Фонарика нет, топора тоже, а вокруг темно и отовсюду капает. И прохладно уже. Потом будет холодно. Сухой спальник лежит в рюкзаке, но его пока некуда даже пристроить. Палатку, само собой, не брал ради одной ночи. В рюкзаке уже есть одна важная и весомая персона — надувная лодка, на которой завтра предстоит сплавиться до дома. Двоим персонам там было бы тесно, а носильщику накладно. Чернильная тьма испытывает на прочность. Сковывает движения, даже на разум пытается влиять. Слышу её насмешливый вопрос: «Ну что, голубчик? Чем ты сейчас займёшься?»

Мне не до смеха. Шевелиться надо срочно, а как что-то делать, если от рюкзака не отойти? Только шагнёшь в сторону и считай, что потерял его совсем. Но, кажется, не всё у нас плохо. Долой уныние!

Есть идея, как рассеять тьму.

А было так. Спускаясь заячьими скачками с хребта, заметил под ногами бересту, скрутившуюся в трубку от жаркого солнца. Задержался на секунду, прикинул. Она как бы не очень-то нужна, костёр можно без неё разжечь. Но всё-таки с ней надёжнее. Нагнулся, подобрал, под клапан рюкзака подсунул. К земле такая «тяжесть» не пригнёт, а пригодиться вполне может.

И что же? Тут и мыслишка просунулась — почему бы не приспособить бересту под факел? Горит хорошо, ярко, может быть, и фонарик заменит? Идея выглядит до смешного просто. Берестяную трубку разрезаем на несколько свитков, насаживаем их на ровную палку, поджигаем. Каждый такой свиток горит достаточно долго — полторы-две минуты. Горы за это время не свернёшь, но вполне хватит, чтобы осмотреться, выбрать место и, если получится, выбрать сушину для костра.

Эксперимент запущен. Факел вспыхивает, освещая моё пристанище. М-даа… Неважнецкое местечко нам досталось. Мокрая низина, хлам, слишком неудобный спуск к воде.

На это, впрочем, есть что ответить.

— Извините, уважаемый господин, но вы не известили заранее, и никто вас тут не ждал. Подсуетиться не успели−с.

Что ж, и это верно. Слева успеваю заметить большую ель на взгорке — туда! Там может сохраниться сухой пятачок под лапами. Лучше места здесь не найти и искать не стоит. Здесь как раз найдутся сучья на малый сигнальный костерок — его отовсюду будет видно.

Огорчило, конечно, то, что поблизости не оказалось ни одной сушины. Ничего, без дров леса не бывает. Только отойти подальше…

Наугад бреду в другую сторону, и здесь сверкнула искорка удачи. В последнюю секунду, когда догорал второй свиток бересты, за кустами почудился пень. Ломлюсь туда, зажигаю третий факел, и точно — он! Старый горелый пень влажно поблёскивает угольно-чёрными чешуйками. С виду мокрый, но гореть он будет лучше всякой сушины, потому что весь пропитан окаменелой смолой. Хорошая находка.

Человек, не погружённый в тему, наверняка, решит, что выдернуть этот пень из земли — бредовая затея.

Иногда это так. Если, к примеру, пень и человек не сходятся в весовых категориях. Но бывает совсем не так. Ведь у каждого пня, как у каждого из нас, своя отдельная история. Он как-то дожил до того, что остался без дерева, стоит сам по себе, давно стоит, а смерть его не берёт.

Хорошо знакомый нам «трухлявый пень» — это тот, что остался от спиленного ствола и готов развалиться через несколько лет.

Выражение никак не относится к тому остову, который остался от сгоревшего при лесном пожаре дерева. Трухлявым он никогда не станет. Ни дожди, ни мороз, ни жара — ничто его не берёт. Чёрные причудливые остовы, больше похожие на фантастические фигуры, чем на пни, — они довольно часто встречаются в сибирской тайге и многие десятилетия стоят там, где когда-то прошёл страшный пал. Новые леса уже выросли на этом месте, а пни всё стоят и стоят.

Большинство их корней давно отмерли и сгнили под землёй, они стоят как бы на подставках — на нескольких корнях, уцелевших в верхнем слое земли.

Надеюсь, что это торопливое объяснение как-то поможет понять тот странный процесс, которым увлёкся автор рассказа. Да, представьте, в самом деле пытаюсь выдернуть пень из земли. И что-то даже получается.

Расшатываю — шатается. Тяну — не тянется. Кое-что напоминает, не правда ли? Не напоминает? Тогда вы не любили конфеты. Или настолько молоды, что ещё не знакомы с удалением зубов. Либо зубы ваши настолько крепки, камнедробительны, чего просто не бывает и быть не может у избалованного современного человека.

Стоматологическая операция продвигается трудно и в полной темноте. Из пяти свитков бересты остаются только два.

Удаётся, наконец, расшатать. Из-под земли слышится хруст и скрежет — лопнул последний корень, державший пень за планету. Наваливаюсь всем телом, и он со стоном валится в мокрую траву. Победа! Победитель, правда, до того обессилел, что сам готов упасть рядом. Лежать в вязкой сырой тишине, слушать стук усталого сердца и ни о чём не думать. Спина и плечи ноют, просят пощады, ноги подгибаются от многочасового напряжения. И снова хочется пить.

Лежать, однако, некогда. Вот разве что присесть на поверженный пень, отдышаться минутку-другую и опять впрягаться в лямку. Отнести добычу, глотнуть холодной воды из котелка, подживить затухающий костерок. Оставшиеся два факела использовать на поиски дров.

 

* * *

 

Холодная и мокрая одежда противно льнёт к телу. Будто сразу несколько лягушек проникли и ползают, перебирают лапками по животу, спине, рукам и ногам. Бррр… В ботинках болото чавкает. Это меньше ощущалось при ходьбе, не так заметно было при работе с горельником, а вот теперь — ползают, греются… И ничем их не унять.

И всё же страдания близятся к концу. Дров хватит, вода есть, рюкзак разобран. Пора о «лягушках» подумать — совсем достали.

Быстро разгорается костёр, сложенный из трёх сдвинутых пней. Пламя, взявшее начало от малого костерка, растёт во все стороны, лижет чёрные уступы и карабкается вверх с настойчивостью альпиниста. Можно пристроить сбоку котелок с водой. А мне предстоит череда разоблачений, вполне мирных и даже приятных, с прогревом конечностей и мягких частей тела.

Штормовка, как главная из одежды, уже пристроена, сушится на длинной рогатине, воткнутой возле кострища. Если её уплотнить, то для рубашки место тоже найдётся.

Лучший способ высушить штаны — держать их в руках за обе штанины и размахивать над прогорающим костром. Процесс быстрый и качественный, могу заявить ответственно, как не однажды размахивавший. Это даже интересное зрелище. Горячий воздух, проходя через влажную, хорошо выжатую ткань, превращается в пар. Как будто две пароходные трубы оказались в твоих руках.

Но сейчас другая ситуация.

Догорающий костёр — это несколько преждевременно в нашем случае. Ведь он только разгорелся, надо ещё дожить до его догорания. Кроме того, занимать руки штанами у меня нет никакой возможности. Руки пригодятся для других дел. Чтобы поесть, к примеру.

Что ж, пора, пожалуй, вспомнить, что пропитанный водой человек сегодня практически ничего не ел. Кроме куска хлеба и трёх горстей брусники. А калорий затратил…

Уже за чаем понемногу прихожу в себя, смотрю на свою одежонку, сохнущую в жарком колодце вокруг костра.

Благодарную улыбку посылаю лиственничным останцам — они сегодня крепко выручили. Что бы делал без них? Ни одной сушины не встретил вокруг… Три обугленных фигуры стоят в языках пламени, словно три чёрных идола сошлись, чтобы обсудить свои мрачноватые дела.

Дела, однако, идут на поправку. Пусть шипят и стреляют идолы, пусть шевелятся и раскачиваются сговорившиеся с ними призраки. Пусть! Всех можно простить, потому что доподлинно известно следующее: идолами прикинулись пни, а в роли призраков штаны, рубашка и майка, вполне дружественно расположенные к человеку, сидящему у костра, почти уже высохшие и готовые снова ему служить.

Глядя на парящее тряпьё, реальное, не призрачное, своё, говорю вслух, будто тост произношу:

— И всё-таки мы прорвались.

То, что творилось несколько часов назад, сейчас кажется далёким нехорошим сном. Ревущий от ярости ветер, срывающий сучья, пронизывающий, хлещущий наотмашь дождевыми плетями. Молнии, бьющие по глазам, разрывающие небо на куски, заставляющий содрогаться грохот… Равнодушные деревья и кусты, преграждающие путь, колоды, хватающие за ноги… Тьма, отнявшая зрение… Ты даже не видишь, куда ставишь ногу… А ещё жажда, сосущий желудок и нечеловеческая усталость после долгого пути «по долинам и по взгорьям».

Неужели всё это было со мной? В самом ли деле мне, слабому человечку, удалось через это пройти? Но сил таких нет и откуда им взяться?

Теоретически «нет», практически «да». Почему?

Человек растёт с момента своего появления на свет. Растут, заметим, умственные и физические способности. Что касается роста духовного, то здесь будем более осторожны, не станем ничего утверждать.

Так вот. Современный житель планеты Земля способен на такое, о чём и мечтать-то не мог когда-то. Может пешком зайти на высоту 8 тысяч метров, что раньше казалось немыслимым, а для 999 человек из тысячи это немыслимо и сегодня. Он может без акваланга нырнуть на несколько десятков метров под воду, пробежать стометровку за девять секунд, голой спиной лечь на гвозди, на раскалённые угли. Съехать с кручи, будучи без ног, плавать без рук. Этот перечень бесконечен.

Они не сверхчеловеки, обычные люди. Просто раньше других поняли, что главная наша сила вовсе не в мускулах, но в ра-зуме, в твёрдости духа. Мускулы потом. Сами нарастут, если ты захочешь.

… Это было ещё до того, как послышалась река.

Упал, лежу и чувствую, что поднять меня можно только ломом. Всё, не могу. Полежу с закрытыми глазами, подремать попробую, а дальше будь что будет. Повернулся набок, натянул сырой капюшон на лицо, глаза прикрыл…

Тело холодеет. А в рюкзаке сухой спальник… Можно в него залезть, сверху сдутой лодкой накрыться. Неплохая идея.

Но каким будет продолжение? Хорошего мало. Подремать, может быть, удастся, но спальник всё равно не убережёшь, вымокнет и станет втрое тяжелей. Даже чаю не попить. А так хочется… Потом может оказаться, что до Иркута считанные метры не дошёл.

По всему выходит, что встать надо во что бы то ни стало. Ведь ты ещё не умер — верно? Тогда вставай, не валяй дурака.

Силюсь встать, но… Подтянул ружьё, опёрся, на локти поднялся… И опустился. Не могу и не хочу. Надоело себя понукать и вообще всё надоело. Я ведь не железный, не каменный. Ещё полежу.

Нет, встанешь! Как гвоздик встанешь, не развалишься. И не пытайся обманывать себя, это последнее дело. Устали ноги, гнётся спина, но это не значит, что выдохлась душа. Она просто дала слабину, что ж, бывает. Сейчас восстановится, ещё полминутки…

Спортсмены достойны своих наград.

Они по-разному себя ведут, получая медали. Иногда не могут сдержать слёз. Им говорят много лестных слов, восхищаясь тем, как обошли кого-то на беговой дорожке, победили на ринге, на теннисном корте. Но только сам спортсмен знает, каких сил это стоило, как удалось победить не столько соперника, сколько своё «не могу».

Гораздо легче осилить другого, чем себя, любимого. И никакой тебе за это награды… Только нужна ли она? Вся твоя жизнь — награда, ты сам в этом убедишься, если можешь побеждать своё «Я».

Коленками, руками в землю… Есть! Стою на четвереньках с тяжёлым пассажиром на спине. Впрочем, это я сгоряча. Прости, дорогой. Рюкзак — верный мой друг и помощник. Разлучаться нам нельзя.

Теперь бы как-то выпрямиться. Приподняв голову, вижу белеющий во тьме стволик берёзки. То есть глаза привыкли и способны хоть что-то улавливать. Почти не видно, но «почти» всё-таки лучше, чем «совсем». Дар видеть, едва ли не лучший из полученных с жизнью даров.

Ухватившись левой рукой за деревце, правой опираюсь на ружьё и разгибаюсь. Стою, даже не шатаюсь.

Ходовые качества проверяем на ходу. Медленно, то и дело хватаясь за смутно видимые деревья, двигаюсь дальше. Шаг за шагом, сам не зная, как, но приближаюсь к Иркуту. А ещё недавно кто-то лежал на мокрой траве и уныло бубнил: «Не могу, не могу»… Не так уж плохи твои дела, братец, ты ещё кое-что можешь. Ещё один шаг, ещё несколько метров, теперь отдохнём стоя, привалившись к стволу, и снова шагнём в невидимый лес, осыпающий холодным дождём.

 

* * *

 

Ночёвку устрою под елью, как и задумывал. Близко к стволу, в углублении между корнями, есть относительно сухое местечко, его заполнил подсушенной на костре еловой лапкой.

Раскладывая спальный мешок, не забываю о поощрительной улыбке тому, кто догадался упрятать его в плёнку. Слаб человек, любит комплименты. И понежиться любит в тепле. Эх, до чего же хорошо, братцы и сестрички! Млеет каждая косточка, каждая жилка от того, что не надо напрягаться при всяком движении, но наконец-то можно расслабиться.

Как мало, казалось бы, надо человеку. Поесть да полежать. Сразу, однако, поправимся. Мало надо не ему, а его телу.

Загадочная штука по имени ДУША, живущая в теле и вне его, требует большего, чем два-три действия. Она вообще не признаёт ограничений, ей надо много и всего, что может дать лишь полная свобода. Иногда ей становится неуютно, чего-то не достаёт, и тогда она начинает придумывать всякие вопросы.

Человека, достаточно натерпевшегося сегодня, она, представьте, настигает в спальном мешке и спрашивает — что есть смирение?

Брякнет же такое в голову. Да ещё перед сном. Тем не менее. Слабое знание вопроса, как и его неожиданность, не освобождают от ответа. Он немного просматривается и как будто даже понятен: непротивление злу, покорность чьей-то воле. Кажется, так. И ещё смирение известно, как одна из основных христианских добродетелей.

Ударили по щеке? Подставь другую щёку.

Зло, конечно, многолико. Ложь, воровство, насилие, неверность, казнокрадство, стихийные бедствия — перечислять бумаги не хватит. И что же — ни одному из них противиться не стоит? Возможно, что этим мы иногда оправдываем своё нежелание искать выход и действовать. А что делать, если навалилась напасть, опасная для семьи, для самого тебя, для соседей или для всего народа? Другую щёку подставить? Как-то оно в ворота не лезет…

Нет, пожалуй, не продраться сюда простому смертному. Пора повернуть щеку и спать. Просто спать, как спят камни.

Спал, конечно, мёртвым сном. А вот пробуждение оказалось дивной музыкой. Ещё не открывая глаз, а только выплывая из сонных глубин, узнаю сразу две отличные новости, одна лучше другой. Во-первых, небо очистилось от туч, солнце встаёт, и всем живущим здесь тоже пора вставать. Во-вторых, можно уже забывать о вчерашнем и славить продолжение жизни всеми силами, кому какие отпущены.

Узнаю всё это, разумеется, от птиц. У них работа такая — первыми замечать всё происходящее и разносить новости по миру.

Глаза, открытые в мир, видят мокрый, пронизанный лучами лес, поющий и улыбающийся. Есть и у человека хороший повод для улыбки. Ещё бы! В современной, донельзя загруженной заботами жизни нечасто удаётся проснуться в лесу да под такую славную музыку, как под птичье пение.

Испытываю редкое удовольствие от того, что не надо никуда спешить, хвататься за дела. Напротив, можно ещё полежать в сухом и тёплом спальнике, притом, что лицо открыто, дышит чистейшим лесным воздухом, какой может быть только в горной тайге после дождя и на восходе солнца. И ничто не тяготит, не заботит, кроме всем известной надобности.

Жмурюсь от света и сладко потягиваюсь, словно сытый довольный жизнью кот, угодивший в хорошие руки.

Хорошо, что есть возможность и время увидеть, услышать, осязать это славное утро. По-своему хорош даже вчерашний день, свалившийся тяжёлым испытанием. Что ж, было и это — шёл и падал, полз, цепляясь за кусты, вырывая траву. Но в тайге редко обходится без приключений, ты это знаешь и сам втайне радуешься, когда проходишь через них. Разве не так?

Испытания полезны, как витамины. Бывает, что «наешься» их, сам того не желая, и незаметно для себя становишься твёрже, прочнее, как стальной резец, прошедший термическую обработку, — этот по пустякам не сломается, не согнётся.

Лежу и слушаю лесных солистов, пытаюсь угадать каждого, кто поёт, щебечет, стучит, стрекочет. Приятное занятие. Опыт какой-то имеется по этой части, но не помогает. Запутался, сбился.

Почему их так много? Месяц май давно позади, птенцы стали взрослыми и сами могут петь. Отчего они так разошлись, распелись? И вот находится ответ: птицы тоже пережили вчерашнюю бурю и тоже радуются добрым переменам. Поют, чирикают, кто как умеет, у кого что получается. Ну, может быть, немного громче и чаще приветствуют новый день.

Даже мысль возникла. Свежая, как утро. Не могу утверждать, но, может быть, что птичье пение посылает человеку некий энергетический заряд, подобный тому, что заряжает наши мобильные телефоны. Заряд, зовущий жить красивой и здоровой жизнью.

Наверное, мне, лежащему в спальнике под елью, тоже достаётся часть от той энергетики. Чувствую прилив сил, желание работать и быть полезным. Вот вылезу сейчас отсюда и…

Это оказалось очень кстати, потому что дома встретили обычным вопросом:

— Ну и как? Выгулялся?

— Да уж…

— Тогда берись за дела. Они тут накопились.

И я, сполна выгулявшийся бездельник, с усердием берусь за привычные домашние дела. Отдаю накопившуюся энергию, взамен получаю радость общения с людьми. Мне снова хорошо! И вообще — «Хорошо» может жить и в лесу, и дома.

 

Июнь 2017, Шаманка.

День как подарок! Звонкий, чистый и прозрачный. Похож на новенький хрустальный бокал, вынутый из подарочной коробки. Бокал даже обязателен сегодня и сейчас, поскольку в воздухе разлит едва уловимый винный настой. Есть и непременная горчинка, как того требует хороший винный букет. Источник горечи — осинник. Он сегодня разошёлся, направо и налево сорит богатством — налетай, подбирай золотые червонцы!

Озорную игру затеяли кедры-подростки. Оно и понятно — переходный возраст. Ясное дело, что «червонцев» они уже нахватали, сколько могли. Но этого показалось мало, и решили пацаны похулиганить. Один из них девчоночьи серёжки нацепил, висюльки из сосновых иголок приспособил. Другой забаву придумал — разноцветный платок набросил из листьев рябины и черёмухи. А третий ещё больше учудил. Ухитрился стащить жёлтое платье берёзы и теперь пытается напялить на себя. Кое-как напялил, но мохнатые лапы торчат отовсюду, выдают его с головой.

Ногам ступать удобно. Иду пружинисто и мягко, как наш семейный любимец Котофей Семёнович. Вся тропа усыпана листьями, ковёр на пару пальцев толщиной. И видать её далеко — не тропа, а золотистый ручеёк струится, петляет среди деревьев, погружённых в бездонно-синее небо.

Высыпаю в руку горсть чайной заварки, чтобы бросить в кипящую воду. И вдруг сверху — шлёп! — жёлтый ивовый листок ложится на ладонь среди чёрных чаинок. Узкий, длинный и яркий, как солнечный лучик. И убирать его не хочется… Но есть неплохая идея. Свежая и оригинальная: вместе с заваркой листок летит в воду. Он придаст чаю аромат и тонкий вкус осени, растворит в нём лучистую энергию солнца. Славный получится напиток.

...

Уже при входе в струю вижу, что лодка «клюёт» носом, зарывается в волну. Нос явно перегружен рюкзаком и ружьём. При малой волне это терпимо, но сейчас… Волны вырастают вровень с бортами, шлёпают в них и вот уже забрызгивают меня раз за разом.

Есть ещё пара секунд, чтобы рывком придвинуть к себе рюкзак, тогда нос поднимется выше…

Нет, дорогой, никуда твой нос уже не поднимется. Это ты прошляпил, надо было минут пять назад сообразить. Ведь для этого надо освободить обе руки, то есть отпустить вёсла. А из этого что вытекает? Правильно, потеря контроля за судном. С последующей потерей душевного равновесия. И тогда ищи-свищи, собирай, вылавливай пожитки по всему Иркуту.

Бегемоты в Иркуте никогда не водились, и этот факт пока не оспорен. Тем не менее, они попытались преградить путь. Какие-то тёмно-серые тела, очень похожие на лоснящиеся спины, быстро вынырнули перед лодкой. Но это нас не очень смутило. Воспользовавшись их неуклюжестью, успеваем проскочить в узкий проход между валунами.

А вот и волны, мои инквизиторы. Высокие, стоячие, способные легко перепрыгнуть через борт лодчонки.

Сейчас проверим. Иду не сворачивая, прямо на волны.

— Шлёп-шлёп! — нос таранит водные валы. А следом слышится «хлюп-хлюп», потому что большая волна перекатывается через борт, растекаясь по всему днищу. Между прочим, на днище сидит и сам гребец, поскольку сидеть больше негде.

Мокрые ноги — только часть наказания за самонадеянность. Что-то добавится? А как же, экий ты догадливый, получай ещё!

Две тяжёлых волны поочерёдно обваливаются в лодку, проверяя на влагоустойчивость её капитана и матроса в одном лице. Проверка, увы, показывает полную неустойчивость и водопропускание. Около двух вёдер, если на глаз. Вода с шумом перекатывается по днищу. Теперь не только ноги, но и вся «репутация» гребца оказывается изрядно подмоченной.

Жизнь, однако, продолжается, и даже с такой репутацией надо как-то жить. Нужен план дальнейших действий.

Шивера, к счастью, кончилась. Её затихающий шум уплывает назад вместе с каменными берегами. Первое из того, что копошится в голове, требует немедленной остановки. Вся моя нижняя часть, мокрая и холодная, умоляющим голосом просит костра. Она, возможно, не лучшая половина, но попробуй не послушать её…

Когда бы только для просушки, так можно и здесь причалить. Но если прикинуть, то выходит, что заодно надо и стоянку ставить.

Берег пока не устраивает. Сотню метров отплыл, а всё не так. То спуск к воде слишком крутой, то дров маловато, то местечко так себе, не глянется, а это тоже важный пунктик. Как ни говори, а хочется, чтобы место для стоянки было удобным и красивым. Тело не живёт без души — и к ней хорошо бы прислушаться.

Вглядываюсь, надеюсь, что за поворотом откроется что-нибудь поинтересней. Забываю — почва под надеждой нетвёрдая.

За поворотом ожидает неприятный сюрприз. Он надвигается медленно, молча, неотвратимо. Вместо ожидаемых берегов с деревьями впереди стоят, угрюмо встречают две каменные стены, высокие и совершенно неприступные. Водники называют их «щёки». Без пожарной лестницы здесь нигде не высадишься.

А ещё напасть — скованность движений.

Лишний раз не шевельнёшься в тесной лодочке, приходится сидеть и терпеть. Опять-таки страдает нижняя часть тела, волочит на себе львиную долю несчастий. В то время, как верхняя хоть крутится, вёслами шлёпает, эта бедняжка полощется в ледяной воде, коченеет с каждой минутой.

Впрочем, и верхней половине недолго остаётся тянуть одеяло на себя. Октябрьский дождик сеет, не прекращаясь ни на миг, поэтому куртка тяжелеет, набухает влагой, тепла от неё не дождёшься. И слов сочувствия здесь не услышишь. Чем утешит монотонно текущая река? Что скажут монотонно секущие струйки? Разве чем-то разжалобишь глухие крепостные стены, не пускающие на берег? Терпи, дорогой, неси свой крест стойко.

Сочувствие живёт только среди людей, хотя они и не всегда об этом помнят. В мире природы его не встретишь.

И тем не менее есть наблюдение, которым стоит поделиться.

Бывает, что дела плохи. Обстоятельства загоняют тебя в угол, и ты снова вопрошаешь в пустое пространство: за что мне всё это? Что сделал, что натворил, чтобы так меня мучить? Никакого ответа, разумеется, не услышишь, всё вокруг будто бы глухо к тебе.

Но проходит совсем немного времени, и события поворачивают так, что сам удивляешься — почему так красиво вышло? Ты бился, страдал, искал выход, к худшему готовился, но всё вдруг развернулось в лучшую сторону. Как будто кто-то подбрасывал испытания и наблюдал — как ты к ним отнесёшься? Кого клянёшь — людей, погоду, вещи или свою неразумность? Можешь ли терпеть, не раздражаться? Можешь ли работать головой, когда на неё всё валом валится? И итог — выдержал, тогда получи ещё больше, чем рассчитывал.

Нечто подобное вышло и сейчас.

Щёки когда-то кончатся. Надо сжать зубы и пройти их до конца. Плаванье в ледяной сидячей ванне — удовольствие небольшое. Это понятно. Пожалуй, первый раз такое… Но в жизни многое случается впервые. Прорвёмся. Вот на том пятачке можно на минуту остановиться, вылить воду из лодки. Сколько в ней градусов? Четыре или все шесть?

Бездельничать не будем. Теперь, когда лодка без балласта, можно налечь на вёсла. Не плыть по течению, но самому грести вперёд да пошустрее. Тогда и щёки пролетят, и сам скорей согреюсь.

Гребу что есть силы, работаю руками, плечами и спиной. Вёсла, по правде говоря. смешные. Они тоже из пластика и маленькие, как лопатки для детской песочницы. И всё-таки лопатки справляются с обязанностями. Лодка, полная предметов, включая один одушевлённый, быстро летит вперёд. Даже буруны за кормой зажурчали, как за парусной яхтой.

Коридор, наконец, кончается. Правлю к берегу, заметив три кедровые макушки над лесом. Там еще можно найти сухое местечко.

Так и есть. Три рядом стоящих кедра кронами сомкнулись, а место под ними будто специально приготовлено для стоянки. Дождь практически не прошивает густую хвою, здесь просторно и сухо, как за пазухой. Пушистая кедровая кисть качается возле лица, предлагает утереть мокрый лоб. Предложение принято!

Физические и моральные силы, все, сколько есть, мобилизуются на заготовку дров. Именем топора! Да, именем топора вы, вы и вы приговариваетесь к сожжению на костре.

Топор — надёжный товарищ. Этот не даст замёрзнуть.

Осина, говорят, горит без керосина. Весьма категорично, поэтично и практично. А ещё важнее то, что истина неопровержима даже под нажимом. Замеченные поблизости осины, на корню высохшие до того, что полностью облетела кора, — они это сейчас подтвердят. Или опровергнут? Нет, только не это. Осина, как ель, не боится дождя, всегда выручит в костре.

Итак, строим шалашик. Не тот, о котором многие подумали. Подобие домика складывается из сухих омертвевших веточек, какие всегда найдутся на стволе кедра. Даже домика не надо, одной крыши хватит. Загорается такая конструкция легко и непринуждённо, с первой спички.

Затрещала, запылала «крыша», а в дело идут сучья побольше, добытые на том же кедре. И только потом кладутся настоящие поленья. Милости просим!

Костёр вошёл в силу. И пусть по-прежнему сечёт дождик, огонь уверенно гудит и дышит жаром. Из котелка доносится весёлое бульканье, что весьма кстати. Будем считать это первым приятным событием из целой череды таких же, стоящих в очереди. Вторым событием становится кружка с горячим чаем, сваренным по традиции с молодыми побегами чёрной смородины. Третье назовём прожаркой, и оно по понятным причинам не даст забыть о себе. Повернувшись спиной к огню, отогреваю застывшие ноги. Этой процедуре больше всех радуется промокшая «репутация» — костёр прожаривает тело до костей.

Напитавшись, наконец, теплом, добираемся до обеда. Пусть одежда сушится, и есть приходится раздетым, но даже такой отдых приятен только от того, что ты заслужил его.

«Остановись, мгновенье!» — что-то подобное подумает в эти минуты всякий путник, застигнутый непогодой. Позади все трудности, стоянка готова, уже незачем лезть в мокрые кусты, дров заготовлено вдоволь. Вот они, только руку протяни — разрубленные на части сушины стоят рядком, как солдатики, под кедром, где никакой дождь их не достанет.

Горячая еда разносит тепло по телу, можно отвлечься от бесконечных забот, расслабиться полностью.

У каждого из нас, как бы сурово он не смотрел на мир, есть душа. Она-то и напомнит, что ты не один в этом мире, где-то есть помнящие тебя люди. Душа заставит лицо посветлеть, расправит морщины и предложит улыбнуться в пространство, затянутое дождём, сказать беззвучное «спасибо». Сказать тому, кто сотворил этот мир и не забыл поместить в нём тебя.

И вдруг находка! Более углублённое изучение пространства заставляет удивлённо вскинуть глаза. Гнездо! Аккуратный птичий домик висит над головой, в каких-то трёх шагах за костром.

Черёмуховые заросли приглянулись парочке птиц. Весной они свили небольшое гнёздышко, летом вырастили деток, а осенью всей семьёй дружно подались на Юг, в тёплые края. Очень похоже на нас.

Опустела круглая квартирка… Но как могло получиться, что не увидел её раньше? Вроде бы внимательно смотрел.

Гнездо совсем рядом, подними только голову да глянь — просто невозможно не заметить. Тем более, охотничьему глазу, который готов зацепиться за что угодно, хоть за сосновую шишку. Скорее всего, увлёкся своей суетой и ни разу не глянул выше собственного носа. Хорошо, что вообще заметил.

А гнёздышко можно даже потрогать.

Пригнув ветку, с детским любопытством рассматриваю птичий домик изнутри. Широкие кедровые лапы достают сюда и прикрывают его от дождя. Сухие травинки свиты с ювелирной точностью и удивительно плотно, как ткацкое полотно. Даже настоящая ткачиха так, пожалуй, не сумеет. Залюбуешься!

И вот никого в домике не осталось. Лишь несколько серых пушинок шевелятся, как живые, от моего дыхания.

Чувствую, как лёгкая грустинка села на лицо.

Наверное, что-то похожее испытываешь в августе, увидев первый жёлтый лист… Время шагает и не оглядывается.

Ещё месяц назад, наверняка, прошёл бы мимо, не заметив его в густой листве. Малые птахи особо усердно прячут птенцов от чужих глаз, для них скрытность — единственный способ защиты. Но сейчас ветки голые, гнёздышко открыто всем взорам и всем ветрам. Зимой оно обрастёт снегом, и никому в голову не придёт, что белый колобок, сидящий в развилке, совсем не простой колобок.

А затем неизбежно наступит весна. И, прежде чем домик снова скроется в листве, он будет замечен острым птичьим глазом. Новосёлы обрадуются пустующей квартирке и займут её после короткого совещания. Почему бы и нет? Проведут косметический ремонт и — жить можно!

У меня схожая ситуация.

Дела зовут в дорогу, пора плыть дальше. Кострище залито водой, белёсым паром курится чёрное пятно на земле. Рядом стоит, набычился рюкзак, готовый запрыгнуть на спину.

Традиционный взгляд на стоянку. Последний… Смотрю на своё осиротевшее гнёздышко, благодарно улыбаюсь… Даже сказать ему хочется что-то хорошее. А как же! Обогрело меня, обсушило, успокоило. Может быть, ещё кому-то сгодится обжитое местечко. Оно расчищено, укрыто лапником, и кострище налажено. Запас топлива тоже имеется, на первое время хватит. Сухостойные брёвнышки выстроились вокруг кедрового ствола, радуют глаз и ещё не один год простоят.

Что ж, прощай, гнёздышко! А может, ещё свидимся, как знать…

 

Июнь 2017, Шаманка.

Небольшая рябиновая рощица спряталась в тайге. Поляна размером с обычный дачный огород населена одними рябинами, стоящими вольно, раскидисто — это в наших краях редкость. Чертыхаясь, продираясь сквозь заваленное хламом мелколесье, внезапно ввалился в это женственное место и замер, как от окрика. Будто случайно вошёл в чистую девичью комнату небритый, в грязных болотниках, да ещё и с ружьём.

Да, вот ещё… Сегодня середина октября, все листья облетели. А ночью пришёл положенный Покров, поэтому всё укрыто чистейшим искрящимся снегом. И полновесные кисти рябин, согласно сезону, одеты в пушистые белые шапочки. Стою и дивлюсь на кружева, сплетённые из веток, красных ягод и невесомого снега. И всё это вписано в синий холст неба — дивная живопись! Даже музыка слышится. Вальс? Да, конечно, вальс.

Эх, подумалось, художника бы сюда. Но потом передумалось: не осилит художник-человек. Ну, подберёт краски, узоры повторит. Даже удачная копия будет всего лишь повтором, как песня под фонограмму. А лесные запахи? Или свежесть морозного утра? Как передаст художник вкус этих холодных, тронутых морозом ягод, их ни с чем не сравнимую сладость с горчинкой? А льющиеся с неба звуки вальса — в каких красках их выразить? Нет, уж лучше живьём. И быть самому деталью редкого пейзажа — тёмной фигуркой, застывшей в белом нижнем углу картины. Немного «оживить» фон, как говорят искусствоведы.

Таёжная красавица лиственница ничем, пожалуй, не похожа на другие хвойные деревья. Она, единственная из всех, полностью сбрасывает хвою, готовясь к зиме. За считанные дни её зелёный наряд полностью преображается. Хвоинки бледнеют, уходят в лимонные тона, затем золотистые и, наконец, вспыхивают ярчайшим жёлтым светом — ярче, чем первые одуванчики.

Выглянешь в окно однажды утром и увидишь на склонах сопок сразу тысячи пылающих свечей — лиственница готова сбросить хвою.

Ещё немного спустя хвоинки догорают, тускнеют, и наступает праздник сухого дождя! Несомненно, это самый приятный из дождей — мелких, крупных, проливных, моросящих, грибных… Он сухой и совсем не обидный. Хочется подставить лицо этим ласковым дождинкам, чтобы скользили ещё и ещё по щекам при каждом дуновении ветра.

Другой раз кажется — облетела вся, откуда ей снова взяться?

А вот и нет! Праздник задуман надолго, на целую неделю, а то и больше. Будет и завтра, и послезавтра… Зашелестит ветерок в высоких кронах — и вновь посыплется сверху сухой и ласковый дождик. Опять всюду мелькают, что-то пишут, чертят в воздухе жёлтые штрихи. Лиственница прощается с летним нарядом. И прекрасно, и грустно. Уходит в небытие ещё один год и всё, что в нём было. Надо с этим смириться. Не привыкать…

Лиственничный дождь струится по веткам и даже шуршит, как настоящий мокрый дождик, только потише. Невесомая хвоя кружится в воздухе и кружится в воде лесного ручейка, жёлтой ковровой дорожкой ложится на тропу.

В последние дни сентября, когда собраны ягоды-грибы и делать в лесу вроде бы нечего, всё равно стоит зайти туда. Просто постоять. Посмотреть. Послушать.