…
Но прежде случилось по дороге приключение. Нас подобрал и подбросил на десяток километров вездеход геологов.
Дороги в общем-то никакой не было. Была земная поверхность, испещрённая ямами, куда войдёт грузовик вместе с кабиной. За ямами следовали валуны с обеденный стол. Тем не менее, было видно, что иногда здесь проезжала техника неизвестного происхождения. Очевидно, это не были внедорожники БМВ. Но есть другая машина, очень похожая по названию, несколько иного назначения. Сокращённо БМП, или бронемашина пехоты.
Именно таким и оказалось железное чудище, лязгающее гусеницами, в обиходе известное как «танкетка» — вездеход геологов, который нас подбросил.
Подбрасывал он нас в буквальном смысле, много и часто на тех самых валунах и ямах, что были на пути к Сарме. Летая из угла в угол, натыкаясь на ящики с оборудованием, а также пробуя лбами, плечами и коленками крепость торчащего отовсюду железа, мы приближались к продовольственному изобилию советской эпохи.
Вежливо и терпеливо за нашими полётами наблюдали двое геологов, оказавшихся с нами в кузове.
Увидев новых людей, разведчики недр хотели узнать, кто мы, куда и зачем, но тактично замолчали. Было понятно, что нам не до того. И можно ли говорить при штормовой качке без риска откусить язык? Осваиваемся молча. Учимся сохранять спокойствие в летящем броневике.
Кроме нас и геологов, в кузове трясутся деревянные ящики. Один из них вскрыт, в дырку видны ёрзающие туда-сюда банки с консервами. Удаётся прочитать название — «Говядина тушёная». Кажется, началось слюноотделение. Значит, рефлексы ещё работают. Хорошо.
Меня толкает в бок Наталья. Кивает на ящик. Тоже углядела. Отрицательно качаю головой. Нельзя.
Если нельзя, но очень хочется, то — можно. Эту древнейшую истину Наталья хорошо усвоила. Её не так кидает, как меня, сказывается тоннаж. Затевает разговор.
— Спортивным туризмом занимаемся, — поясняет она двоим слушателям. — В походы ходим, рюкзаки носим. Байкал вот решили посмотреть. Идём по берегу пешком. Вторую неделю идём. Смотрим, фотографируем.
Геологи понимающе улыбаются.
— Идти-то мы идём. Так вот продукты кончились.
Лица слушателей заметно скучнеют.
— Рюкзаки отощали, желудки тоже. Сахар, крупа, картошка — всё кончилось. Консервы давно съели. И пополнить негде, магазинов нет. Заходили в одно селение, так там закрыт магазинчик. И ничего там нет, говорят. Кое-как хлеба две буханки выпросили за деньги.
Наталья пытается разжалобить обладателей тушёнки, бросает красноречивые взгляды на раскрытый ящик.
Подключаемся и мы с Витей. Поддакиваем в перерывах между ударами. Помогаем в метании взглядов на ящик. То есть, их, взглядов, становится втрое больше. Но беда в том, что они почему-то не замечаются. Упорно. В броневике, правда, темновато, но мы же так стараемся, из кожи вон лезем! Утроенная телепатия не действует. Что-то не то.
Здесь бы надо кое-что объяснить насчёт туристов и вообще туризма на безбрежных российских просторах.
Когда-то по Руси ходили странники. Люди с котомками на плечах и со странностями в головах. Потом странники пропали, а люди со странностями остались и будут всегда, пока существует человечество. Туристы в эту категорию попадают почти автоматически. Почему? Тоже странный вопрос.
— Вот вы меня, местного жителя, спрашиваете, который в этой деревеньке родился и вырос, на этом берегу, в этих местах, которые вы называете красивыми. Может, они и вправду красивые, не знаю, дальше соседней Митрофанихи не был, но на открытках красивше показывают. И вы спрашиваете, чем он мне не глянулся, этот бледнолицый с рюкзаком. А вы сами здесь поживите, на моём месте, при свечках и без дорог, да в моей халупе холодной, да на те копейки, что здесь платят. В кармане дыра, в той дыре шиш — накорми на него ребятишек! Даже на бутылку не у кого занять, вокруг такие же живут. А вы мне про нанотехнологии сказки рассказываете. Все вы туристы, эх…
Примерно так. Грубовато, может быть, и весьма поверхностно. Люди везде разные и по-разному относятся к «рюкзачникам».
Геодезисты, лесоустроители, геологи и прочий трудовой народ, чья жизнь течёт вдали от жилья, — они тоже иногда встречают нашего брата снисходительно — ироническими улыбками и тоже имеют на то свои причины. Не будем сейчас в них углубляться.
Вернёмся в грохочущую «танкетку», где наш продовольственный вопрос так и остался висеть в воздухе.
Настырная Наталья продолжает долбить попутчиков. Не добившись тушёнки, она переключается на полезные нам Сарминские вести и советы. Советов не последовало, а вести таковы — магазин в посёлке действительно есть. Кажется, один. Что продают? Да всякое, наверное, как в любом сельском магазине — селёдку, сахар, гвозди, валенки… Точно они не знают, не заходили.
Хлеб? Да, бывает иногда. Привозят. То ли раз в день, то ли раз в два дня. Но привозят строго по норме, для жителей посёлка. А дадут ли посторонним — кто знает? Договаривайтесь, если получится.
Последнее нас насторожило. Но делать нечего, будем приспосабливаться. Тем более, мы, кажется, приехали. Вездеход остановился. Нам показали на стоящий в стороне посёлок.
Броневик угрохотал дальше, в свой палаточный стан, оставив нас на развороченной гусеницами земле. Стоим, очумевшие от сиденья в железном ящике, тесном, тряском и насквозь пропахшем соляркой. Клубы чёрного вонючего дыма корчатся, как страшные призраки, на придорожных кустах, тают, исчезают в воздухе. А всё-таки доехали!
Наконец, смотрим друг на друга, в особенности на плутовато улыбающуюся Наталью. Теперь, кажется, запахло не соляркой, но серьёзным скандалом.
Жестом фокусника Наталья достаёт из-за спины правую руку и победно поднимает её вверх. Становится ясно, что стояло за загадочной улыбкой — в руке зажата банка с тушёнкой.
— Украла! Спёрла банку! Да как ты могла? Да ты представляешь, как опозорила нас? Что подумают люди?
Мы кипятились и прыгали вокруг, как дворняги. Если честно, то кипятился я. Витя хмуро сопел и бросал укоризненные взгляды. Я же разрывался от негодования. Кошмар! Позор! Тёмное пятно на всех туристах. А если геологи снова нам встретятся?
Во все времена воровство считалось у нас грехом. Сегодня уже не считается. У многих или уж у большинства? Люди скорее осудят, если не украл, но мог. Растяпа, ротозей, дурак. А мог быть умным — возле мешка с добром стоял. Крадут везде — ручки на почте, кирпичи у соседа, эшелоны с лесом у всего народа. Кто что может утащить.
Что случилось с нами? Опустились? Разленились? Отошли от устоев, завещанных предками, или что-то ещё? Причин много, не стоит их выстраивать на бумаге. При этом главный источник зла не надо искать на стороне, он заключён в нас самих. Признаемся честно — развинтились. Ругаем неправильных начальников, а лучше бы в зеркало на самих себя посмотреть. Никто из болота нас не вытащит, пока сами не найдём опору.
Ну, это так — вырвалось из клетки и село на бумагу. Давно и настойчиво просилось на волю.
Бесконечно далёким сентябрём 1970 года, когда я наскакивал на Наталью, пилил её за банку консервов, — можно ли было тогда представить, что банки те будут свободно продаваться в любом ларьке? И что обман, воровство, бесстыдная ложь станут едва ли не нормой жизни на каждом уровне общества.
А что Наталья? Какие аргументы выставляет в свою защиту? Похоже, что она не озабочена поиском оправданий.
Несколько минут она слушает обоих, переводит растерянный взгляд с одного на другого и часто хлопает ресницами. Дальше случилось то, к чему мы меньше всего были готовы. Из растерянных глаз вдруг хлынули слёзы. Ручьём. На истерзанную дорогу, на кусты полилась безутешная песня, состоящая из последних букв алфавита. Гласных, разумеется.
Если вы не законченный бандит, но просто мужчина, что вы противопоставите такой слабости, как женские слёзы? Ни-че-го.
Пришла наша очередь растеряться. Только этого нам не хватало… Чем успокоить ребёнка? Какую соску дать? Господи, да что же нам делать?! Мы уж и сами готовы разреветься, не знаем, откуда зайти.
Наконец находим одно единственное средство. Думаете, что-нибудь новенькое? Нет, за много веков союза мужчин и женщин ничего в этом процессе не изменилось. Те же поглаживания по спине, плечам и прочим нейтральным местам, тот же невнятный бубнёж из серии «мы не знали, мы не хотели, давай замнём».
Блюдём технику безопасности. Ноги пошире, стоять поустойчивей. Не ближе 43 сантиметров. Обиженная Наталья опасна для здоровья.
А вот и первые плоды. Продолжая размазывать слёзы, ребёнок даёт признательные показания. Оказывается, мелкое хищение свершилось для нашего с Витей блага. Наталья пожалела своих отощавших спутников — рюкзаки у нас более тяжёлые, путь нелёгкий, организмы, напротив, более худосочные. То есть умыкнула банку для поддержания наших же штанов. На ней-де держится одежда. Есть за что держаться.
— Могли бы и сами дать. Чего пожадничали? Не убудет у них от одной-двух банок, там было много, — убеждает Наталья. — У них снабжение. Всё по плану.
Мы молчим. Знаем мы эти планы. У геологов тоже всякое бывает. Неделями в горах работают на одних сухарях, водой из ручья запивают. То погоды у вертолётчиков нет, то бензина. Или хуже — нехватка мозгов в ответственных головах. Из песни слов не выкинешь:
Пожевав сосновых иголок,
Поём песню «Держись геолог».
Но разве мы похожи на бесчувственных чурбанов? Наталья кое в чём права. Да, не лучший выход нашла, чтобы подкормить нас. Но всё-таки она о нас заботилась! И вообще — в словах ребёнка сквозит доля истины. В ящике действительно было много банок, не хватало только двух. Теперь трёх. Могли бы посочувствовать бедолагам туристам. Не захотели.
Под влагой слёзных слов наши оледеневшие сердца стали таять. Но растаяли не совсем. Что теперь делать со злополучной банкой? Вопрос решается философски. Или близко к тому. Пусть пока лежит в рюкзаке у виновницы торжества — не выбрасывать же. И пусть сама её съест. Всю. Мы даже не притронемся. Категорически! Приговор обжалованию не подлежит.
А пока идём в магазин. Самый представительный.
Даже если он в самом деле один, всё равно должен быть набор первой необходимости. Ну, хотя бы килька в томатном соусе, главный общероссийский продукт. Без неё и магазин уже не магазин. Что ещё? Осетровую икру не надо, тьфу на неё. А вот кабачковая есть наверняка, её мы и прикупим. Сахар обязательно возьмём, любим сладенькое, потом рожки-макарошки, жиры, крупы. На этом и протянем, нам не привыкать.
Первыми нас обнаружили скучающие поселковые собаки. Вторыми были черноголовые бурятские ребятишки, полураздетые и загорелые, как негритята. В плотном окружении кричащей и гавкающей публики мы шли по главной улице.
Ребятишки успели сообщить ценную информацию: магазин открыт и продавец на месте. Ждёт. Мы приосанились.
Переступив порог, продавца замечаем сразу. В белом халате, полнотелая и круглолицая, она похожа на снежную бабу. Мило улыбается — она давно мечтала нас увидеть, и вот мы пришли… В пустом, полутёмном магазине она производит самое яркое впечатление. Но нам этого мало. Жадными взглядами набрасываемся на полки — что есть ещё, кроме продавца?
Увы! Кроме пыли, на полках нет ничего. Тщетно пытается взгляд зацепиться хоть за что-нибудь. Ни справа, ни слева, ни вверху, ни внизу. Даже манной крупы нет? Даже перловки? Но такого никак не может быть!
Единственным объектом, стоящим внимания, остаётся продавец, и взгляд возвращается к нему.
— Завоз нету. Дорога нету. — Снежная баба расплывается в улыбке. Лицо у неё простое, доброе. Уже не хочется сердиться. Но вопрос выскакивает сам собой.
— А как же вы живёте?
— Так зывём. Барашка кушаем. Рыбка мало-мало есть. Хлеб привозят. Зыть мозна.
Жить, наверное, можно не только без крупы и консервов, но и без магазинов, без дорог и даже без одежды. До сих пор так живут и в ус не дуют многие племена и малые народности. Но стоит ли жить так стране, в которой ещё есть правительство, армия, границы, которая ещё пыжится найти место в ряду «развитых»? Носим расшитый золотом костюм, но из него виден, извините, голый зад.
Из магазина мы вынесли не только улыбку продавца.
При более детальном осмотре обнаружились аж два товара, которые с небольшой натяжкой можно назвать продуктовыми.
Во-первых, это были несколько пачек поваренной соли, похожие на бракованные кирпичи. От сырости соль в этих пачках затвердела до такой степени, что вряд ли ею можно воспользоваться без кувалды. Покупать кирпичи нам было незачем, поскольку оставалась своя соль.
Ещё были трёхлитровые банки с этикеткой «Капуста белокочанная. Маринованная». В белокочанности продукта мы сразу усомнились, поскольку в стеклянном сосуде виднелось серое вещество, на капусту не похожее. Сквозь крышку просачивался подозрительный запашок. Но нам, оголодавшим, очень хотелось пожевать маринованной капусты. Даже такой.
На всякий случай Наталья спросила:
— А есть-то её можно?
— Мозна-мозна, — скороговоркой ответила продавец и подарила ещё одну широченную улыбку.
Капуста оказалась очень дешёвой и тяжёлой, как каменная глыба. Витя мужественно взвалил её на плечи и таскал до самого вечера, пока мы прочёсывали деревню, двор за двором, в надежде раздобыть что-нибудь съестное.
Просить мы, наверное, не умели. Или лицами не вышли, не знаю. Не дали, не продали нам даже сухаря. Более вероятно, что таких, как мы, здесь насмотрелись в избытке. «Ходют тут всякие». Но, с другой стороны, разве виноваты эти люди, что живут в посёлке, забытом властями? Прирождённые скотоводы, они в силу традиций не признают огородничество, многие не выращивают даже картошку. Не занимаются хлебопечением. Они по-своему тоже правы.
Улица кончилась. Чудо не случилось. Никто не захотел поделиться домашними припасами с тремя залётными туристами. Что ж, не будем лить слёзы. Ещё есть банка с серым веществом.
Местность вокруг посёлка показалась нам слишком голой, малопригодной для ночлега. Решили пройти по речке Сарме.
Довольно часто встречаем кучки овец, пасущихся на травянистых склонах. Пастухов нигде не видно. В одном месте путь преградила целая отара, около полусотни серых, вислоухих голов. Обходим стороной и снова не видим охраны. В самых нестойких головах (они все такие, кроме Витиной) рождаются криминальные мыслишки:
— Вон мяса сколько бродит. А говорят «нету».
— Забьём ягненка?
— Запросто забьём. Только не ягнёнка. Жалко.
— Тогда любую. Они всё равно не заметят.
— Конечно.
— И что будем делать?
— Шашлык по-грузински.
— Собаки учуят. Прибегут на шашлык.
— Это верно. Надо что-то другое.
Идущий впереди Витя оборачивается и смотрит на нас исподлобья. Не понимает и не одобряет разговор. Я предупреждающе поднимаю руку, улыбаюсь, и друг соображает, что плохое не замышляется, просто идёт трёп ради трёпа. Он тоже вносит посильный вклад в копилку мудрых мыслей:
— Шашлык я бы сам поел. Вку-у-сно.
Вообще-то нам не до веселья. Глупый разговор о шашлыках только усиливает сосущий голод. Противная слабость просачивается в мышцы.
Ещё дома мы не раз слышали слово «Сарма». Знают его все капитаны и матросы, хоть однажды ходившие по озеру-морю. Знают потому, что так называется самый сокрушительный, самый сильный из всех известных на Байкале ветров. Даже знаменитый Баргузин уступает ему. Рыбацкие баркасы вместе с гребцами Сарма (по-местному Горная) переворачивает шутя, как яичные скорлупки. Вырывает с корнем деревья. Поднимает в воздух камни, топит, бросает на скалы корабли…
Почему-то казалось, что посёлок Сарма тоже должен быть крепким, с большими домами, мощными стенами, населённый жителями несгибаемой породы. Харчей должно быть в достатке. А то как же противостоять ветрам?
Пройдут годы, и многое здесь изменится. Появятся дороги, пригодные не только для БМП, но и для BMW. Валом повалят туристы и отдыхающие с жёнами, малыми детьми и комнатными собачонками. Будут и продукты в магазинах, подсуетятся для денежного городского люда. Но произойдёт это очень нескоро.
Не подозревая о будущих переменах, мы идём каменистым берегом Сармы и уже в сумерках находим площадку для ночёвки.
Собираем сушняк, разводим костёр, Выкладываем содержимое из рюкзаков — всё как обычно. Но не совсем.
Привычная суета окружена непривычным молчанием. Дают знать усталость и отощавшие животы. Но главное не в этом. Чем будем ужинать — вот он вопрос дня!
Практически всё съедено. Остаются соль, чайная заварка и немного вермишели, которую даже заправить нечем — ни масла, ни жира. По проверенным данным больше ничего, если не считать злополучную тушёнку и три литра серого вещества, рекомендованного в качестве капусты. Рекомендацию мы сейчас проверим, попробуем на зуб, но как быть с тушёнкой? После того приёма, что мы встретили в Сарме, расклад стал другим. Воровство почему-то уже не хочется называть воровством. Язык не поворачивается. Но и по-другому тоже нельзя. Нечестно.
Конечно, банка консервов добыта неправедным путём. Мы это помним. Но в те минуты, когда я выступал с горячими заявлениями, клеймил позором и тому подобное, — тогда даже представить было невозможно, что мы увидим в поселковом магазине. Совершенно пустые полки. Фантастика.
Так что же? Банка, как была украденной, так ею и осталась. Съесть её содержимое — съесть ворованное. Некрасиво.
Целый ворох пыльных слов можно высыпать на возникшую ситуацию, но лучше она не станет. Можно посыпать голову пеплом, можно рвать на груди рубаху и кричать бесконечно «есть нельзя», как заклинание. Но есть контраргумент. Он всего лишь один: ЕСТЬ ХОЧЕТСЯ. Два простых слова…
Желудок не мыслит. Он знает только два понятия — съедобно и несъедобно. И с ними живёт всю жизнь.
Попробуйте затеять разговор о нравственности с человеком много дней не евшим. Он поднимет голодный взгляд, посмотрит в ваше сытое лицо, улыбнётся, если найдёт силы, и скажет примерно так:
— Знаешь что? Дай сначала хотя бы кусочек чёрного хлеба. А потом поговорим.
Вот такой сумбур гуляет по моей голове, пока мы с Витей во-зимся при свете костра, готовим лежанку в ольховнике. Понятно, почему молчит приятель — занят делом, не говорун. В истории с банкой он на моей стороне. Руководствуется принципом «будь, что будет», что удобно — ответственность нулевая.
Но идёт безмолвный диалог с Натальей.
То и дело она бросает говорящие взгляды. Вот засыпала вермишель в кипящий котелок, глянула в мою сторону. — Правильно, — отвечаю, — больше туда нечего засыпать. Жду, будет ли она доставать из рюкзака консервную банку? Достаёт. Ставит на видное место возле огня и снова смотрит.
Это уже вызов. Поджимаю губы, отвечаю твёрдым как чугун взглядом: ешь сама! Мужчины не берут своих слов назад.
Улыбается. Хитровато как-то. Приблизительный перевод того, что читается на её лице, выглядит так:
— Мужчина! Не будьте, пожалуйста, чугуном. Только дураки не берут своих слов назад никогда. Умные мужчины способны и на это. У таких хватает ума увидеть ошибку и вовремя сменить курс.
Да, мысль интересная. Можно обдумать. А пока с любопытством наблюдаем, как она открывает банку топором. У нас научилась. Чтобы не тупить нож, это всегда делал кто-то из нас, она видела и вот — решила сама. Ничего, получилось. Аппетитные куски тушёной говядины падают в воду, наши носы улавливают давно забытые запахи, а это, признаемся, о-очень тяжкое испытание. Удар ниже пояса. Не выдержал бы даже легендарный Кассиус Клей.
Мы не сговариваясь отворачиваемся и тяжело вздыхаем, будто произошло что-то непоправимое.
А между тем всё ещё можно поправить. Хватит одного неосторожного слова Натальи. Ей достаточно намекнуть на наше обещание, бросить смешок, и тогда у нас хватит сил остановиться, сжечь мост к мясной похлёбке.
Не-е-ет, не бывать такому. Наша умница всё уже прочувствовала, она прекрасно понимает незавидное наше положение, из которого не выйти без её помощи. Открыв банку и не встретив возражений, она уяснила, что мы отступаем. Отступаем спиной вперёд и ещё готовы к глупостям. Она старается «не спугнуть» — теперь избегает встречаться глазами и делает все приготовления молча.
— А у нас ещё капуста имеется. Где она? — спрашиваю.
Витя извлекает банку, похожую на бомбу, открывает крышку, и в нос бьёт несколько иной, чем ожидалось, запах. Как из мусорного бака с надписью «пищевые отходы». Но Витя не сдаётся. Черпает ложкой, подносит ко рту… Рот, однако, открывается только затем, чтобы заявить:
— Нет, такое даже нам с тобой не съесть.
Приятель знает, что говорит. Желудки у нас закалённые, крепкие, много раз проверенные подножным кормом, имеющим почти научное название «Что попало».
Бережливый Витя ничего зря не выбросит. Он и гвоздик с дороги поднимет и дощечку подберёт — всё пригодится в хозяйстве. И мясо не выбросит, даже если припахивает, — зачем, если можно отварить и съесть. Я его понимаю, потому что сам такой. Оба мы прошли школу голодного послевоенного детства… Вижу, что он ещё на что-то надеется — ковыряет ложкой в банке, раздвигает серые массы — может быть, в серёдке съедобное осталось? Или ещё поглубже? Увы, вся банка набита одной непотребно пахнущей мерзостью.
Кто-то плачет? А-а, это Наталья давится от смеха, закрывает рот рукавом. Она, похоже, догадывалась, чем кончится дегустация, и потому не вмешивалась в мужские дела. Молчала и посмеивалась про себя.
Между тем три миски уже полны парящим месивом, ждут нас.
— Прошу к столу.
Сказала нарочито вежливо и буднично. Будто мы чужие и ничего меж нами не произошло. Или я придираюсь? Знаю, есть у меня такой пунктик. Да ладно… Надо идти, нечего кочевряжиться. Мягко, по-женски, мы припёрты к стенке. Ничего, переживём и это. Принципы принципами, а есть надо.
С видом объевшихся людей, которым приказано снова садиться за стол, мы идём к белой скатёрке. Той самой скатёрке, которая неведомо как и почему остаётся чистой. Кроме трёх кружек и мисок сегодня на ней нет ничего.
Вкус пищи начинаешь ценить, когда её нет.
Осторожно, будто боясь отравиться, Витя отправляет первую ложку в рот. Я следую примеру. Господи, до чего же вкусно! Отродясь не едал ничего вкуснее. Процесс поглощения вермишели с тушёнкой быстро набирает обороты. В нас уже никак не заподозришь объевшихся субъектов. Мечем ложку за ложкой со скоростью автомата.
Как ест голодный человек? Это лучше видеть.
Было такое — заблудил я в тайге по-настоящему. Шёл целый день, шёл ночь, под дождём и без звёзд. Тащил тяжёлый рюкзак и ружьё. В темноте где-то сбился, на компас не смотрел, уверенно (с приставкой «само») шёл на авось. Во рту ни крошки, на пути ни одного ручья. Вконец измочаленный, через два дня набрёл на палаточный лагерь изыскателей железной дороги Братск — Усть-Илим.
Первое слово — «пить». Принесли стакан чаю. Выпил залпом, за ним второй. Тогда рядом поставили полный чайник и тарелку с лепёшками. Умолотил со скоростью звука. Ещё несут. Стал, наконец, наедаться и поглядывать дальше стола. Только тут замечаю, что в шестиместную палатку набилось человек семнадцать, и кто-то ещё хочет втиснуться. Перешёптываются, на меня смотрят. — Что-то случилось? — спрашиваю.
Выяснилось, что собрались на меня поглазеть. Как в зоопарке. В обыденной сытой жизни такого не увидишь.
Быстрая речка Сарма шумит за кустами. Словно стрела, выпущенная из тугого бурятского лука, летит она к Байкалу. Вместе с бегущей водой уносятся блики нашего костра. Что было и что есть — всё уносится в прошлое.
С вермишелью мы разобрались без больших затруднений. Поглощаем чай без сахара. В нас уже не узнать тех, прежних, с признаками недоедания на озабоченных лицах. Витя нежно поглаживает округлившийся живот. Я стараюсь излучать тёплые улыбки в сторону Натальи. Темновато, не вижу, но чувствую — в её глаза вернулись пляшущие человечки. Празднуют победу.
Было дело — между нами стояла та нечестная банка. Нехорошо вышло. Но теперь банки нет, и проблем, связанных с ней, тоже нет. Вот как ловко! Обиды, обвинения, слёзы — всё куда-то ушло, утекло вместе с речной водой. Вспоминать про банку как-то, знаете ли, уже и не хочется.
Чтобы окончательно замять, загладить, утрясти и всё такое прочее, я высказываю потрясающе умное наблюдение:
— А с тушёнкой-то вермишель вкуснее, чем без неё.
И никто, представьте, мне не возразил.
…
