Истории из рюкзака

Возвращаясь из горнолыжного рая, поезд пересёк без приключений все союзные республики и въехал, наконец, в маленькую Эстонию, из которой стартовал. Первая большая остановка была в городе Тарту.

Приключения ждали именно здесь.

Они терпеливо поджидали Марику, весёлую, жизнерадостную девушку, общую любимицу в нашем купе.

Хорошо, когда рядом есть общительный, с компанейским характером человек. Это вдвойне хорошо в долгой дороге, в купе вагона, где вынуждены коротать время четверо совсем разных людей. Для меня, «иностранца» в компании, это было ещё и удобно тем, что у Марики русский папа — она часто помогала в общении.

Девушка заводила общие разговоры, замечала что-то любопытное за вагонным стеклом. Любила петь, имея при этом громкий и красивый голос. И пела так зажигательно, что даже я, слабо знающий слова, пытался подпевать.

Но по законам всеобщего равновесия каждому хорошему человеку полагается иметь хотя бы один существенный недостаток.

Марике по этому закону досталась некоторая несобранность. Она никогда не знала, сколько сейчас времени, вечно куда-то опаздывала, нам приходилось подолгу её ждать. Но это ещё ладно. Она постоянно забывала, где лежат её вещи. Случалось, что мы вчетвером искали её часы, очки, закатившийся куда-то карандашик. У нас, в России, таких зовут «Маша-растеряша».

И вот типичная девичья неожиданность — отстала от поезда в Тарту. Мы, трое, даже не сразу заметили, как это случилось.

Хватились, когда колёса уже постукивали на стыках. Марики нет! Глянули — её кошелёк на столике лежит. Здесь же тикают маленькие дамские часики, вместо того, чтобы нежно обнимать запястье хозяйки и напоминать ей о скоротечности жизни. Куртка висит на крючке, её розовая вязаная шапочка тоже здесь.

Получалось так, что она осталась в чужом городе без документов и без денег. Раздетая, в одном свитерке, даже «без головы» в некотором смысле. А ведь февраль.

Дело принимало серьёзный оборот. Мобильных телефонов, напомню, тогда не было. Мы проверили весь вагон, заглянули в каждое купе — никаких новостей. Отправили гонца к начальнику поезда. Гонец вернулся невесёлым и сказал, что ближайшая остановка будет примерно через час. Сумеет ли она догнать нас? Ответить на этот важный вопрос никто не мог, включая Марику.

Гонцу доходчиво объяснили, что состав из 13 вагонов не легковая машина, чтобы свернуть на обочину и подождать пассажира. Поезд живёт в единой системе с другими поездами, где каждая стоянка, отправление, скорость движения и многое другое связано в один тугой узел. Вторгаться в него, пытаться ослабить ради одного пассажира, даже хорошего человека — кто возьмёт на себя такое?

Впоследствии, однако, выяснится, что управляют поездом живые люди, имеющие детей, жён и стариков. И живут они в том же мире, где всякое случается.

За окном мелькали поля, берёзовые перелески, какие-то речушки, ещё спящие подо льдом. Снег почти везде сошёл, лишь в перелесках виднелись грязно-белые пятна. День был хмурый и потому поля со стернёй тоже казались хмурыми, небритыми…

Параллельно железной дороге тянулась серая лента шоссе. Дорога была пустынна. Иногда она куда-то сворачивала, исчезала, но потом появлялась вновь.

Через какое-то время на дороге показалась машина. Она мчалась быстрее поезда и скоро скрылась впереди. Затем дорога свернула, огибая болотистый участок. Здесь машина отстала, но быстро навёрстывала упущенное. Мы уже догадывались, в чём дело и дружно прильнули к окну.

Когда машина приблизилась, сравнялась с вагоном, стало видно, что это «Волга», самая мощная из советских машин. На зелёном кузове чёрные квадраты — такси.

Теперь нас интересует человек, сидящий впереди, рядом с водителем. Рассмотреть трудно, но, кажется, одет он во что-то светлое. Белый свитер Марики? Возбуждённые, как дети, мы наблюдали за гонкой автомобиля с поездом — досадовали, когда он отставал, и готовы были прыгать на месте, если он удалялся вперёд.

Наконец, машина оторвалась окончательно и исчезла впереди.

Прошло минут сорок, как отъехали от Тарту. В поездном радио вдруг смолкла музыка, и мужской голос что-то произнёс по-эстонски. Ребята тут же перевели — сейчас будет экстренное торможение, всем приготовиться.

Остановились на каком-то разъезде. В тамбуре хлопнула дверь, вслед за этим в купе вбежала запыхавшаяся Марика. «Ух!» — выдохнула она и устало опустилась на свою нижнюю полку, будто сама гналась за поездом десятки километров. Но тут же вскочила, потому что поезд тронулся. Подбежала к окну.

Высокий молодой мужчина шёл за поездом и приветливо улыбался. Нам он тоже помахал рукой, как старым знакомым.

— Как ты его уговорила? — не удержался я от вопроса.

— Я не уговаривала, — поправила Марика. Я просто рассказала ему, что случилось. Думаю, что он хороший человек, потому что сказал «поехали». Долго не думал.

— Согласился везти без денег?

— Да, согласился. Сказал, что по почте можно выслать. А сейчас сказал, что не надо присылать. Но я записала адрес и конечно вышлю.

История была впечатляющей. Осенью, когда мы встретились в Мустамяэ, я, естественно, спросил Марику:

— Чем кончилась та история?

— Она не кончилась, — улыбнулась Марика.

— Но ты, наверное, выслала деньги?

— Выслала деньги и подарок. Он подарок оставил, а деньги выслал назад. Теперь мы переписываемся иногда.

— Как? Просто так?

— Просто так.

Марика кокетливо приподняла бровь, из чего вытекало очевидное — ничего в этом мире не происходит «просто так».

Хорошо помнится попытка отведать козьего молока. Рогатое белое существо мы увидели случайно, шныряя по лесу. Коза была привязана к дереву посреди небольшой полянки, вокруг — никого, и Ваську озарила блестящая идея.

— Смотри, коза. Давай подоим!

— Я не умею доить.

— Так я зато умею.

— А ну, покажи!

— И покажу!

Васька решительно направился к полному молочному вымени, но встретил нагнутую голову с острыми рогами. Приятель, однако, не растерялся. Походив по полянке, он вернулся с букетом розового клевера и протянул его козе.

Букет был встречен благосклонно. Вытянув морду, коза обнюхала подарок и принялась жевать его. Васька тем временем опустился на корточки и стал поглаживать вымя. Коза не возражала.

— Вот, видишь? — сказал Васька торжествующе, — сначала надо задобрить. Дамы любят подарки, особенно цветы.

Он потянул за соски, но молоко не текло.

— Почему-то не идёт, — пробормотал Васька и озабочено посмотрел на меня. Я пожал плечами и заявил о полной своей безграмотности в вопросе.

— А-аа! — хлопнул себя по лбу Васька, — по-другому надо тянуть. Неправильно.

И потянул по-другому. Из соска выбежала тонкая струйка и рассыпалась белыми каплями по траве.

— Во-оо, пошло дело, — сказал довольный Васька и посмотрел так, будто сам запустил космический корабль.

— А куда доить-то будем? — осторожно спрашиваю.

— Дело говоришь, — приятель осмотрелся по сторонам и, не найдя ничего подходящего, предложил пробежаться по лесу в поисках тары.

— Хоть банку, хоть бутылку да найдём.

Кинулись искать по кустам, забыв, что находимся в иностранной Эстонии, где каждый с детства воспитан не бросать мусор, где придётся. Не нашли ничего. Тогда вспомнили, что неподалёку видели оставшиеся после войны траншеи, и двинулись туда — там обычно всякое железо валялось, что-нибудь найдём.

Здесь нам повезло больше. На дне большой воронки от снаряда замечаю железку, торчащую из песка. Спрыгнул вниз и вытянул из земли немецкую каску.

Она оказалась разбитой сбоку, в трещинах, но дно было целым. Васька взял каску из моих рук.

— Шарахнуло его хорошо, — сказал он задумчиво.

— Кого?

Солдатика, который каску носил, — он показал рваную дыру на боку, — вот сюда осколок долбанул, в ухо в самый раз. И каска не спасла…

Нам пришлось добежать до реки, чтобы отмыть каску от грязи, очистить речным песком от ржавчины. Знали бы мы, чем кончится!

Рогатое существо было на месте и встретило нас дружелюбно, поскольку мы подсуетились и преподнесли сразу два букета вкусных цветов. Васька занял позицию возле вымени, мне же велел кормить козу клевером, а другой рукой поглаживать по спине и бокам, приятным голосом говорить приятное. Сам он взялся за дело, на дне каски заблестела белая лужица, я поглаживал и говорил комплименты козе. Процесс пошёл.

Иногда в процессе возникали какие-то сбои. То ли Васька халтурил, дёргал соски неправильно, то ли мои комплименты козе казались неприличными. Она брыкалась.

Стараясь угодить, мы вдвоём успокаивали кормилицу-поилицу, процесс налаживался. В каске колыхалось небольшое озерцо, что-то около стакана, когда произошло то, что должно было произойти. Взбрыкнув в очередной раз, козлиное копытце звякнуло по каске, та опрокинулась, и целебное, калорийное, полное полезностей молоко напоило землю.

— Даже лизнуть не успели, — посетовал Васька, ткнул в козлиный шерстяной бок и спросил:

— Оставила нас с носом, да?

— Йе-е-ес, — пропела коза по-английски, но мы всё поняли.

...

Но как волка не корми… Да, душа была в лесу, среди кедров и лиственниц. Почувствовав под ногами твёрдую тропу, уже не хотелось на асфальт.

Ходить под рюкзаком легко и быстро, не по ковровой дорожке, а по захламленной сибирской тайге — это достойно некоторого уважения.

За спиной уже был какой-то походный опыт. Но равнины Эстонии, её каменистые плато с редкими и довольно ухоженными лесами не шли в сравнение с тем, что было здесь. Не желая опозориться, сначала затесался в «девишник», обычно замыкающий группу. Но оттуда новичка вытащил Саня Микушин, бывший тогда капитан «Глухарей».

— Чего ты здесь топчешься, к слабому полу пристроился? В малинник захотел? Да ты не тушуйся, это я так… Надо ходить за Дедом, если хочешь выучиться. Иди и гляди, как он ногу ставит, куда ставит и почему. Выводы делай сам.

Тридцатилетний Дед, тот самый Володя Дедюля, был специалистом и по этой части. Пристроился, было, по совету капитана за его спиной, но на первых же километрах он вымотал меня всего без остатка.

Разумеется, старался не отставать, но это было невозможно — отставание росло с каждым шагом. Пока переношу ногу через валёжину, упавшую посреди тропы, Дед отдаляется на три метра. Потом на пять. На десять… Он просто не замечал этих валёжин, шёл легко и ровно, как машина по хорошей дороге. Приходилось догонять его бегом.

Какое-то время он молчал, слыша за собой частый топот и сопение, но затем остановился, дал полезный совет.

— Ты это брось. Бежать не надо. Все силы выложишь, а потом идти не сможешь. Ни к чему. Приноравливайся, попробуй шагать пошире. А лучше ищи свой шаг. Это самое подходящее.

Глянув на него, замечаю, что внешне Володя похож на преуспевающего научного сотрудника. Тонкие черты лица, очки в металлической оправе, выдающийся вперёд «волевой» подбородок. Сидит в каком-нибудь космическом центре, кнопки нажимает, а зарплата идёт… А он, между прочим, простой работяга, добрейший человек, на стоянках берётся за самые тяжёлые дела.

— Это как — свой шаг? — спрашиваю.

— Какой тебе удобней, тот и твой. Слушай ноги, они сами подскажут, а ты приноравливайся.

Идя следом, как шпион, наблюдал за каждым его движением и пытался их повторять. Пробовал идти след в след, копировал его неторопливый кошачий шаг, и какое-то время это удавалось, держался за его спиной. Но разрыв вытягивался, как слабая резинка, я пыхтел и ничего не мог поделать.

Долгое время Дед не комментировал игру в догонялки, но однажды на привале сказал:

— Видишь, такая штука… Люди рождаются разными и живут по разному. Ходят тоже по-разному. Быстро, медленно, вразвалочку, как моряки.

— У тебя философский подход, — пробую шутить.

— Философия простая. Ходить надо дальше и чаще. Увидишь больше, узнаешь глубже. Мышцы накачаются, ноги станут сильнее, тогда ты через валёжины будешь перелетать, как воробей. Подделываться не надо, ищи свой ритм в ходьбе, — помнишь, говорил тебе однажды?

— Помню, — отвечаю, а втайне лелею надежду выучиться его кошачьему шагу, такому тихому и спокойному, на первый взгляд, но — попробуй угонись за ним! Что ж, буду стараться.

Барс. Поистине снежный барс, не человек с тяжёлой ношей на плечах. Ступает мягко, движется почти бесшумно и беспрерывно, не останавливаясь ни на секунду. Никакой суеты, ни одного лишнего движения. Вперёд, вперёд и вперёд. Машина, не знающая усталости. А наука действительно проста, как стакан воды. Суть её в мышцах, накаченных постоянной ходьбой, когда не только ноги, но и всё тело мгновенно повинуется приказам из мозгового центра.

Чтобы выучиться такой походке, потребовались месяцы упорных тренировок. Жаловаться на больные ноги было некому. Да и незачем.

Между прочим, бесшумная походка хорошо вознаграждается. И не только на охоте. Расскажу интересный случай.

Шли на Столбы. Два года назад наши «Глухари» прорубили сюда тропу через тайгу, о тропе сразу все узнали, появилось немало желающих побывать на скалах, ставших знаменитостью местного масштаба.

Желающие натоптали тропу, идти по ней легко и приятно. Мы с Дедюлей поднажали и скоро оторвались от основной группы. В этот раз я шёл первым — Дед уже позволял своему ученику маленькие вольности. Мы только что одолели второй перевал, спустились и теперь, зная, что наши сидят позади, отдыхают на перевале (так было заведено), пошли потихоньку. Надо набраться сил перед последним подъёмом.

Заношу ногу, чтобы перешагнуть торчащие корни и замираю, как вкопанный. Вижу, как шевельнулись ветки впереди, показалась ушастая голова, из кустов на тропу вышел живой олень в миниатюре.

Похоже, это милое существо не было готово кого-то здесь встретить и впервые видело странных двуногих. Остановилось на миг и позволило рассмотреть себя. Чудо природы было малого росточка, чуть больше домашней собаки, покрыто короткой коричневой шерстью и грациозно держалось на тонких ножках, обутых в крошечные копытца. На людей смотрели красивые чёрные глаза, похожие на влажные маслины.

— Кабарга! — шепнул за спиной Володя.

Шепнул он едва слышно, но настороженные уши тотчас уловили чужой звук. В молниеносном прыжке кабарга взлетела над кустами и навсегда исчезла, будто приснилась.

…

Увидеть её, не промелькнувшую где-то вдали, но стоящую вблизи, всего в нескольких метрах, хорошо видимую под солнцем — очень редкая удача. Нам сильно повезло. Источник везения — мягкий кошачий шаг, позволяющий владеть всем телом и замереть при ходьбе в любой момент, в любой позе.

…

…Утро рабочего дня катилось накатанной дорогой. Постепенно цех заполнялся людскими голосами, потом загудели моторы, с визгом и скрежетом резцы вгрызались в стальные болванки. Всё утонуло в привычном шуме машин, в грохоте и лязге железа. Процесс пошёл.

Бездельничаю, стою в нашем контролёрском закутке. Руки в карманах халата — им там удобней и интересней, чем за спиной, на груди или по швам. Можно теребить ключи, трогать какие-то винтики, гаечки, шайбы и всякий другой хлам, неизбежно населяющий карманы рабочей одежды.

Гляжу на Маэстро, поскольку сейчас это самый достойный объект в поле зрения. Более желанный объект почему-то отсутствует. Где она?

Её пока нет. Задерживается.

Думаю про себя — интересно, знает ли кто-нибудь, что этот человек играет на скрипке? Торцевым ключом он затягивает суппорт, включает двигатель, подводит головку — действует красиво, без суеты, не глядя. Профессионал. Нет, наверное, не знают про скрипку. Вряд ли здесь такое одобрят. Он это держит глубоко в себе. Может быть, правильно делает. Может быть…

Заметив мой взгляд, он приветственно поднимает руку, улыбается, но как-то странно улыбается, будто видит что-то ещё за моей спиной.

В ту же секунду сзади меня обнимают чьи-то руки. Чьи-то тёплые ладони закрывают глаза. Но не «чьи-то»! Врёте, господин. Опять бессовестно врёте! Чьи нежные ладошки так сладостно пахнут цветами? Кто ещё способен так трепетно, словно мотылёк, кончиками пальцев трогать моё лицо? Есть только один на свете человек, который может такое. Она!

…

А было так. Подошли выходные дни, приехал в Клоогу, оседлал велосипед и прибыл на речку Вазалемма. В мае здесь хорошо ловится рыба.

Ловилась она и в этот раз. Улов приличный — набралось полсумки, больше, чем надо. Но рыболовы болеют тем же, что и пьяницы — не признают слова «достаточно». Воскресный вечер оказался так хорош, что решил провести его на берегу реки, у костра, а уж потом вернуться домой и первой электричкой отбыть в Таллин, чтобы успеть на смену.

Белая ночь была уже в разгаре. Славно было сидеть у костерка на высокой круче, следить за пятнами пены, плывущей по тёмной воде. Уже допивал вторую кружку чая и подумывал, что пора пускаться в обратный путь. Но не хотелось даже вставать, до того вокруг хорошо. Когда ещё такое увидишь?

Солнце давно закатилось, но так светло, что можно спокойно читать газету. Большая поляна, где моя стоянка, вся утопает в белых кружевах черёмухи. Со всех сторон доносится её головокружительный запах.

Засевшие в белых кущах соловьи соревнуются в сольном пении. Тьюить-тир-люр-лю! Чоко, чоко, чок! Тюить… Не зря их называют сладкоголосыми. О чём песня? Тут и гадать не надо — соловей ищет подругу. Это конечно непросто — найти её, крошечную птаху, в белом море цветов. Но он найдёт обязательно. Найдёт с помощью своей песни, удивительно красивой, нежной и звонкой — не услышать, не откликнуться на такую невозможно.

Все лучшие песни в этом мире пелись, поются и будут петься во имя любви. Потому что любовь есть жизнь, продолжение жизни, и нет более благодарной цели, чем служение жизни. У истоков всего живого на Земле стоит любовь.

Это тот редкий случай, когда приходится назвать слово «любовь». Вообще же изворачиваюсь обычно, стараюсь не произносить его без нужды.

Была ли любовь у нас с Галей? Наверное, нет. Ведь я понимал, что любить замужнюю женщину нехорошо, некрасиво, недостойно. Однако… Даже самый правильный человек, повинуясь высшим силам природы, не всегда способен управлять своими чувствами. А что остаётся неправильным, вроде меня?

Ясно одно — надо что-то делать, пока ещё можно что-то сделать. Может быть, уехать мне куда-нибудь подальше? Тоже неплохой вариант.

…

Где-то после трёх утра опять стала клевать рыба. Одного за другим выдёргивал холодных и жёстких окуней. Выбрасывал на траву серебристую плотву. Потом прилёг в кусты отдохнуть и незаметно для себя уснул. И снился непрерывно дергающийся поплавок — вот-вот сейчас, пора подсекать…

Начальник ОТК встретил хмуро. Приходилось оправдываться, глядя под ноги. И было это противно, как утреннее похмелье.

Затем следовали необходимые в таких случаях наставления. Слушал их вполуха и думал, что начальник тоже когда-то был молодым и даже нравился какой-то девушке. Возникали сомнения — неужели такие могут хоть кому-нибудь понравиться? Бесцветные, ничего не выражающие глаза, синие губы, вечно недовольные складки вокруг носа… Но не всегда же он таким был?

О повышении оклада, говорил он, теперь нечего и думать. О карьерном росте — тоже. Это, впрочем, понятно без объяснений. Непонятно было другое, гораздо более важное. Как жить? И что это такое — жить?

Самому трудно разобраться, понять и уяснить, какое место среди жизненных ценностей должно отводиться деньгам и служебному росту. Люди говорили разное, надо выбирать своё, что не так-то просто. Интуитивно, однако, чувствовалось, что идти лучше не в эту сторону, где правят желудок и прямая кишка. И потому слова начальника царапали не больно, терпимо. Заживёт!

Более чем странные отношения с Галей, похожие на игру, не понятные посторонним и нам самим, тем не менее продолжались, и не видно им конца.

Мужчина должен быть твёрдым. Это внушали любимые книги, воспитывала военная среда, в которой прошло детство. Таким я и пытался быть, хотя тянуло к Гале неодолимо — хотелось видеть её походку, хотелось смотреть ей в глаза, дотронуться до её плеча — много чего хотелось. Несмотря на это, наш последний разговор отрезвил. Дал себе слово сдерживаться, «не лезть». И не лез! Даже втайне гордился, что получается себя заставить.

Догордился до того, что однажды Галя спросила напрямик:

— Ты чего такой?

— Какой?

— Ну, холодный какой-то… Как чужой.

— Я и есть чужой, не родной тебе, — пробую отшучиваться, но она не принимает этот тон. Она серьёзна.

— Нет, я не об этом. Ведь мы остались друзьями. Но ты изменился. Или делаешь вид, что изменился. А ещё кажется, что ты притворяешься, будто не понимаешь о чём говорю. Ведь, притворяешься, правда?

Как мелкого воришку, меня поймали за руку. Стало стыдно. Ведь понимал, о чём речь. И действительно моя холодность искусственна — она просто накинута сверху, как камуфляж.

Но обратный вопрос — что делать, если не быть чужим? Кинуться в объятья друг к другу? И вообще — кто кашу заварил?

Женское начало более гибко. Оно не требует твёрдости и обязательности от своей хозяйки. Мало того, оно позволяет ей иногда совершать удивительные и неожиданные манёвры, о цели которых не знает даже она сама.

Чтобы экономить время, мы питались в центральной рабочей столовой. Центральная — своего рода статус, намекавший на то, что лучшая. Обедаю в ней постоянно. И вот — очередной заход. Порцию радости, удобренной удивлением, получаю вместе с обедом, как добавку.

Очередь начиналась конечно на улице и не соблюдалась конечно тоже. Но это ладно. Надо знать обычаи своей страны и понимать надо — не ты один нацелился на суп- харчо и на гуляш с рожками. Много вас таких! Уже десятки тысяч строителей жили в посёлке, а столовых несколько штук, — попробуй всех прокорми. Но — кормили. И даже вкусно.

Любопытные новости всякий приезжий обнаруживает на раздаче, когда, наконец, доберётся до неё.

Компот из сухофруктов или чай, самые традиционные по тем временам напитки к обеду, выдавались в пол-литровых стеклянных банках за неимением стаканов. Причина оказалась до обидного проста, при трезвом размышлении можно было сразу догадаться и не спрашивать. Крадут! Да, зелье продавалось везде, пей хоть запейся, а стаканчик где добыть? Можно и из горла, знамо дело, но мы люди культурные. Официально назывались другие причины.

Бездорожье, не завезли… Да, мы знаем, что по таким ухабам все стаканы побьются. Ведь они же стеклянные. И не делайте, пожалуйста, стеклянные глаза. Бутылки почему не бьются? Вот уж чего не знаем — того не знаем.

Хорошо, пусть банки. Но вилок-то почему нет? А-а-а, бездорожье, вот оно что… И вообще — не выступай. А не то — будешь есть китайскими палочками.

Единственным инструментом для доставки съестного в рот служила ложка. И сахар ею размешаете, если облизнуть, или другой стороной. Или свою приносите. Ложка, конечно, алюминиевая. Десятки раз гнутая — перегнутая, только что узлом не завязанная. Бетонную смесь ею размешивают?

Почему ножи отсутствуют? Нет, на такой идиотский вопрос не отважился. Бездорожье. Сам сообразил! И не нужны они. Зубами разорвём!

Наивный человек ещё не знал, что ждёт впереди. А ждали интересные и довольно редкие находки в тарелках.

Итак, первым номером по списку идут щи из кислой капусты. Погружаю ложку в кислые глубины, и оттуда, представьте себе, вдруг всплывает нечто странное, чёрное и мохнатое, даже отдалённо не похожее на капустный лист. Осьминог? Нет, это уже слишком. Подношу ближе, достаю пальцем — что это? Кусок войлока что ли?

За мной, вижу, с интересом наблюдает сосед по столику, человек, наверное, сведущий, не новичок — у него и проконсультируюсь.

— Что это может быть? Как вы думаете?

Сведущий человек улыбнулся моей непонятливости и подмигнул по- свойски.

— Да тут и думать нечего. Подмётка от валенка. Нужная вещь в хозяйстве.

— То есть, как — подмётка? Правда, что ли?

— А чего не правда? Подмётка и есть, кусок от неё, вон — дырку от шила видать, как подшивали.

— Какие валенки, если лето?

— Э-э, братец, да ты лета нашего не нюхал. Тут и в июле мороз завернёт — никого не спросит. Валенки у нас самая главная обувка. Север!

Убедил он меня. Ладно, думаю, пусть будет подмётка. Отложил её в сторону, с глаз долой, а щи дохлебал до конца — не брезгливый. Я и суп руками съем, если надо. Ничего страшного. К шницелю приступаю, а сосед уже всё прикончил, пустую посуду на поднос ставит, уходить собрался. Но не уходит.

Рано ему уходить — он снова видит мои вытаращенные глаза, понимает, что ещё одна консультация потребуется. Спрашивает:

— Что, шницель невкусный?

Шницель вообще-то вкусный. Но, кроме хлеба и фарша содержит какие-то посторонние предметы, которые даже молодым зубам не по зубам. Нечто очень твёрдое — хрустит, лязгает и совсем не жуётся.

— Ещё что-то попалось? — спрашивает.

— Да вот… — отвечаю сдавленно и извлекаю изо рта гвоздь. Железный со шляпкой. Интересный шницель…

— Везёт тебе, парень, — комментирует сосед,- ещё одну ценную вещь отхватил. Дефицит! Попробуй — купи.

Это он верно подметил. Гвоздик попался маленький, на 20 миллиметров — из тех, что шли на окна, двери, мебель. В магазинах такие не встречались.

Две редкие находки за один обед. Будем считать, что мне улыбалась удача. И не стоит подозревать, что находки придуманы автором специально для рассказа. Нет, всё так и было. Действительность тех лет не нуждалась в вымысле, она сама производила и подкидывал всё то, что нарочно не придумаешь.

Родная коммунистическая партия (называть ее «родной» настоятельно рекомендовалось) не уставала призывать нас, газетчиков, «правильно отражать советскую действительность».

Желательно, правда, чтобы отражение не было совсем уж зеркальным. Сообразительный газетчик должен был сам понимать, что, где и как подрисовать, стереть резинкой, подкрасить, подмазать, подсластить. Некоторая живопись требовалась, а не только одна «пись». Что делать, газетчик тоже хочет жить. Приходилось подстраиваться под казуистические требования и честно отрабатывать свой хлеб. Лучше — с маслом.